Читать книгу "Хроника гнусных времен - Татьяна Устинова"

— Отпустим, — сказал Кирилл, прикурил и сморщился, дешевыйкрепкий табак обжег небо, слюна стала горькой, — конечно, отпустим. Все, что ярассказал, — никакие не доказательства, Дмитрий Павлович.

— Как — не доказательства? — опешил Настин отец. — Почему недоказательства?

— Разрешите, я пройду, — проговорила Муся.

— Это для нас с вами доказательства, — сказал Кирилл,затягиваясь, — а не для… — он поискал слова, — правоохранительных органов.Никто не станет затевать дело из-за смерти пожилой женщины в ванне. Сергей жив.Если, конечно, вы будете настаивать, заплатите кому-нибудь, дело заведут,Агриппину Тихоновну откопают, проведут экспертизу или что там обычно проводят втаких случаях. Прошло много времени, дело повисит, повисит, и его закроют. Онане зря так хорошо все продумала, ваша Людочка — Милочка — Мила — Муся.

— Да, — сказала Муся, — жаль, что я не успела. Если бы Настявас не привезла, все получилось бы.

— Получилось бы, — согласился Кирилл. Не торопясь, Мусяпошла к крыльцу, и Света крикнула:

— Мама, она уходит!

— Пусть уходит, — процедила сквозь зубы Нина Павловна, — всеравно уже ничего не изменишь.

— Дик, пропусти! — приказал Гриша своей собачище.

Муся легко сбежала со ступенек, подхватила свой велосипед ипошла по саду в сторону старого парка. Все смотрели ей вслед и молчали.

Настя приложила ладони к щекам. Соня закрыла глаза, подтяжелым Гришей скрипнуло кресло.

— Это мое! — вдруг прошипела тетя Александра. — Все, что таместь, — мое! Старая карга поплатилась за свою жадность! Теперь все это будетмое!

Она грудью упала на арабские рисунки, сгребла их трясущейсясарделькообразной рукой и обвела семью ненавидящим взглядом.

— Началось, — пробормотал Кирилл и поднялся. Он больше нехотел никого видеть. — Гриш, пойдем покурим.

Он протиснулся между плетеными креслами, сбежал с крыльца,слыша за собой тяжелые прихрамывающие Гришины шаги. Вдвоем они уселись натеплую лавочку в зарослях старой сирени. Кирилл закрыл глаза и откинул голову.Было жарко, и солнце как будто трогало кожу невесомыми горячими лучами.Какая-то птица возилась в зарослях, деловито попискивала. Пес, улегшисьнеподалеку, коротко дышал, вывалив розовый чистый язык.

— Не переживай, — сказал Гриша и толкнул Кирилла плечом, тотпокачнулся, — ты молодец.

— Я молодец, — согласился Кирилл.

— Неужели она и впрямь думала, что уголовник? — сам у себяспросил Гриша с изумлением, и Кирилл усмехнулся, не открывая глаз.

Гриша помолчал и спросил снова:

— Как ты думаешь, она теперь со мной… поговорит или своюмамашу бешеную обхаживать станет?

— Сам разберешься, — сказал Кирилл, — не маленький.

И они опять замолчали.

Так они сидели и молчали, и птаха копошилась в сирени, исолнце лениво пригревало, и пахло травой, смородиной, летом — всем самымлучшим, что только есть в жизни, — и в голове у Кирилла легчало, как будтосолнце до дна высвечивало всю черную муть, и она оказалась не такой уж глубокойи страшной.

Быстрые шаги, которые Кирилл уже научился узнавать,зазвучали на дорожке, и Настя сказала:

— Подвиньтесь, пожалуйста, — и протиснулась между ними,сунув сжатый кулачок под ладонь Кирилла.

— Ну что? — спросил он, открыл глаза и увидел ее прямо передсобой, очень близко. — Тетя Александра получила, что хотела?

— Это было в вазе, — серьезно сказала Настя, — в вазе ссухими цветами. Бабушка всегда протирала эти вазы сама, никому не разрешала. Мыдумали, что они все одинаковые. Это та, знаешь, которая у двери в гостиную. Унее двойное дно, как в романе, и она шурупами привинчена к полу. Ее никогда непереставляли.

— Все? — спросил Кирилл. — Можно лететь в Дублин?

— Мы ее открыли, — продолжала Настя, не отвечая на вопрос, —я хочу тебе показать, что там было.

Она вытащила кулачок из-под его ладони и разжала.

В кулачке были две золотые монетки.

* * *

Кирилл выехал из Москвы в шестом часу и был уверен, чтоуспеет. Неделя выдалась неожиданно тяжелой. Он прилетел из Китая тольконакануне вечером, на два дня позже запланированного срока, и в самолете совсемне спал. Он вообще очень плохо спал в самолетах и плохо приспосабливался ксмене часовых поясов, особенно когда летел на восток и обратно.

В Москве спать было некогда, он сразу поехал на работу, весьдень прилежно взбадривал себя кофе и к вечеру напоминал сам себе переполненныйкофейник с вытаращенными глазами посреди полированного бока.

Он даже подумал, не полететь ли в Питер самолетом, но решил,что это глупости. Он не мог жить без машины и знал, что в Питере у него небудет возможности валандаться с арендой автомобиля.

Кроме того, под вечер выяснилось, что его смокинг намертвозастрял в химчистке, и пришлось посылать за ним секретаршу, и руководить еедействиями по добыче смокинга по телефону, ругаться с начальником этой самойхимчистки, и снова руководить секретаршей, а потом еще заезжать домой,поскольку он, конечно, забыл про галстук, и под конец дня он уже ненавиделлютой ненавистью и смокинг, и секретаршу, и всю затею, для которой емупонадобился смокинг.

Он проехал примерно полпути, когда понял, что непременноумрет, если не поспит хотя бы полчаса. Спать на обочине ему не хотелось, и онвсе-таки доехал до Новгорода, до небольшой чистенькой гостинички с поэтическимназванием «Садко», и упал спать, как был — в джинсах и майке, сунув портфельмежду стеной и кроватью. У него был очень ценный портфель, и он все время егоконтролировал.

Конечно, он проспал. В ночном угаре с «поселением» вгостиничку он забыл предупредить, чтобы его разбудили в семь, и проснулся оттого, что под щекой у него заливался соловьиными трелями мобильный телефон.Некоторое время Кирилл соображал, где он и что с ним, а потом выхватил из-подподушки трубку.

— Да.

— Кирилл, ты где? — спросила Настя озабоченно. — Я думала,что ты вчера приедешь, а тебя все нет и нет. Я даже беспокоиться стала.

— Я тебя люблю, — сказал Кирилл хриплым спросонья голосом ипотянулся всем телом. Лежать на кровати было приятно и приятно было слушатьНастин голос в трубке.

— Спасибо, — ответила она, помедлив. — Я тебя тоже. Ты где?Подъезжаешь?

Тут он вспомнил, что должен куда-то подъезжать, и, вскинувруку, посмотрел на часы. Было без четверти девять.