Читать книгу "Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина"

К вопросу питания Балабин подошел основательно: он отобедал в пяти разных ресторанах и сделал вывод: в Париже нет возможности удовлетворить свой голод меньше чем за 5–6 франков. Далее приводит пример: хлеб: 25 сантимов, полбутылки вина – 2 франка, бифштекс с картошкой – 1 франк 25 сантимов, жареный морской язык – 1,75–2 франка, кофе – 40 сантимов; итого: 5 франков 25 сантимов, плюс чаевые. Когда ужинаешь и заказываешь еще фрукты или мороженое, набегает еще 2–3 франка. Итак, кофе утром с хлебом и маслом – 1,5 франка, обед – 6 франков, десерты – 2,5 франка. В день получается 10 франков. И ежемесячные расходы: экипаж – 250 франков, стол – 300 франков, лакей – 100 франков; итого – 600 франков. «Портной, угольщик, прачечная, всегда большая статья непредвиденных расходов, спектакли, книги, перчатки, подписки, и я прихожу к выводу, что жизнь в Париже – одна из самых затратных», – таков итог подсчетов и вычислений Балабина[897].

Столь же тщательно дипломат подошел к выбору лакея. По рекомендации одного из старейших работников посольства, служившего там 24 года, Балабин взял на службу некоего Луи Таллара, 40-летне-го интеллигентного вида мужчину, бдительного, прослужившего 20 лет в России, 7 лет – в Лондоне, говорившего по-русски, немецки, французски и английски. Стоили услуги этого замечательного малого 100 франков в месяц со столом и одеждой. Осталось только подписать договор в 40 статей. По статье 13-й лакею предписывалось быть любезным со всем персоналом посольства, избегать распрей и признавать, после Балабина, юрисдикцию метрдотеля. В статье 14-й особо оговаривалось, что он должен демонстрировать величайшую любезность по отношению ко всем, кто мог войти в переднюю Балабина и не только вставать самому, но и поднимать всех тех, кто мог находиться вблизи квартиры или встретиться на пути Балабина[898].

Отдельная история – парижский транспорт[899]. Балабин был наслышан, что в Париже он замечательно организован: экипаж можно найти на каждом шагу, и он вас отвезет из одного пункта в другой. На самом деле, пишет дипломат, дилижансы, коляски и прочие средства передвижения, названий которых он и не запомнил, отвезут вас вовсе не туда, куда хотите вы, а куда хотят они: это первое несоответствие. Кроме того, у экипажей нет привычки стоять ни у дверей отеля «Ваграм», ни у посольства России. И надо начинать путь пешехода, чтобы найти карету, поскольку они останавливаются там, где им заблагорассудится, не принимая в расчет, что клиенту нужно долго идти пешком или же ждать экипаж, который сможет его подвезти. Наконец, вы увидели экипаж, но на нем слово: «complet», то есть занято![900]

Или, например, кабриолеты, где вы, по словам Балабина, сидите рядом с «вонючим и грязным прохвостом». Еще он описывает кареты, именуемые «каролинами». Стоят они 1 франк 65 сантимов в час, с учетом чаевых выходит все 2 франка. Для того, кто уезжает и возвращается в фиксированный час, каролина весьма удобна. Но не для Балабина. «Ваш покорный слуга, который в три часа хочет искупаться в Сене, потом вернуться к себе, привести себя в порядок и нанести визит герцогине де Брой, потом пообедать у графа Сен-Прие, съесть мороженое у Тортони, наконец провести вечер у графини Разумовской. Как можно пользоваться каролиной? Какой дьявол принес эту каролину?»[901]

Наконец он приступает к обязанностям (когда время-то остается!). В посольстве ему отведены бывшие апартаменты князя И.С. Гагарина. Тот год назад заново меблировал одну из комнат, одновременно служившую салоном и кабинетом. У Балабина был выбор: купить мебель или вернуть ее князю. Но она была настолько удобной и элегантной, что Балабин решил ее приобрести. Тем более что Гагарин уступал ее с 50-типроцентной скидкой. В результате за 1808 франков Балабин получил замечательную обстановку.

Служба его не утомляла. Он так описывал свой рабочий день: между десятью и одиннадцатью часами он спускался в канцелярию, визировал паспорта, потом приступал к разного рода дипломатическим делам, затем разбирал архивы посольства за 14 лет[902]. Однажды в посольство явился Бальзак, который, как мы уже знаем, собирался в Россию и пришел визировать паспорт. «Впустите! – заявил я мальчишке-помощнику. Тут же передо мной появился грузный человек, с фигурой пекаря, осанкой сапожника, габаритами бочара, походкой торговца трикотажем […] У него нет ни гроша, значит, он едет в Россию; он едет в Россию, значит, у него нет ни гроша»[903].

Осмотр Парижа Балабин начал с посещения Версаля, стараниями Луи-Филиппа превращенного в 1837 г. в национальный музей Франции. Открытие его было приурочено к свадьбе герцога Орлеанского, старшего сына короля. Версаль произвел на дипломата странное впечатление: «…это жизнь в смерти»[904]. Луи-Филипп хотел превратить Версаль в музей национальной славы, соединив важнейшие вехи французской истории, включая период Революции и наполеоновской эпохи; легитимируя Наполеона, Луи-Филипп легитимировал таким образом и собственную власть. Однако Балабина такое соединение поразило. «Идея объединить в одном месте представителей и воспоминания двух самых великих эпох в истории Франции, без сомнения, прекрасна. Однако нет ничего более несогласованного, чем это собрание. Победители, великие (маршалы. – Н. Т.) Наполеона выглядят как смиренные побежденные. […] Наполеоновская эпоха в Версале – это вторжение героев бивуака в среду небожителей Двора»[905]. По словам дипломата, создавалось впечатление, будто император и империя хотели, чтобы было забыто их революционное происхождение.

Еще одна вещь поразила Балабина в этой фузии: «У всех правителей, царствовавших во Франции, есть одна потаенная мысль. Повсюду, наряду с античными героями, присутствует народ, являющийся одновременно и хозяином положения. Народ – это и есть главный герой, а высшая власть лишь исполняет его волю, то ли не в силах ему сопротивляться, то ли потому, что в данный момент она сама отождествляет себя с народом. Таковы маршалы Наполеона во дворе Версаля и в музее, таковы полотна, живописующие наполеоновские победы…»[906]

А общее настроение от посещения Версаля таково: «Каким бы грандиозным ни было первое впечатление от собрания в одном пространстве воспоминаний о королевстве, революции и империи, когда проникаешь глубже, видишь лесть и трусость, с одной стороны, а с другой – все эти маленькие страсти парвеню»[907].