Читать книгу "Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина"

А раздевалка туберкулёзного диспансера? Что на Слободке (одна подгруппа), что на Белинского (другая подгруппа) – те же самые микобактерии – вид сбоку. Песнь песней. Даже подсобное помещение кожвена покажется дворцом. Что, туберкулёз тоже вырос? Ой, а откуда здесь столько бомжей? На улице вроде нет. Ну так, пара-тройка. Что? Туберкулёз уже не только у бомжей? Он проник и в социально адаптированные слои. Хотя кто сейчас социально адаптирован? Никто ни от чего не застрахован…

Коротков! Зачем вы отправили больного в глубокий нокаут? Ах, вы его перкутировали! Надо же! Только он дистрофик. У него уже кахексия, вы что, не заметили? У него кавернозный в стадии распада, перкутируйте в следующий раз нежнее. Кстати, а где этот ваш рыжий?.. Как его? Вася… Опять дежурит в раздевалке? А почему только он всегда дежурит в раздевалке? Потому что вы не по очереди, а по жребию? Кто первый вытащит короткую спичку? Ага. И Вася, надо полагать, всегда тянет первым и всегда вытягивает короткую. Святая душа. Я вас могу понять, я бы в такой раздевалке тоже дежурить не хотел. Но вы уж в следующий раз не все спички обламывайте, и пусть Вася хоть раз тянет вторым!

На инфекционных болезнях бедолага Примус подхватил ветрянку. Он как-то умудрился не переболеть ею в детстве и сперва загремел в реанимацию с жесточайшей интоксикацией и даже «инфекционно-токсическим шоком под вопросом», а после три недели лежал в боксе, обложенный вдоль и поперёк учебниками, руководствами и конспектами – три недели, не через забор перепрыгнуть. Развалы переделами, а ленинскую стипендию пока платили, и терять её он не собирался до последнего. Некоторые преподаватели навещали Примуса и даже зачёты ему ставили автоматом, хотя он из-за стекла своего бокса порывался отвечать темы. Но с ним предпочитали просто разговаривать и так завалили едой, что он не знал, куда её девать, и щедро делился с санитарками и медсёстрами, со студентами, интернами и даже молодыми докторами. Примуса все очень любили. Чаще прочих у него бывали, разумеется, Полина и Кроткий. К Лёшке в бокс никого не пускали не из-за угрозы заразиться – кажется, он был один такой артефакт, миновавший эту элементарную для ребёнка инфекцию в положенном возрасте, – а из-за угрозы заражения больного Евграфова какой-нибудь чепухой, могущей во время полнейшего коллапса его иммунитета стать для него смертельной. Примус так навсегда и отпечатался в Полиной памяти – в смешной больничной пижаме, страстно размахивающий руками, что-то рассказывающий ей из-за стеклянной перегородки. Он был похож на здоровенного умного пса, внезапно научившегося говорить. Его кудрявые, тёмные, отросшие во время болезни волосы лишь добавляли этому забавному сходству достоверности. Он предложил ей выйти за него замуж. Оттуда, из-за перегородки. Она только рассмеялась.

– Лёшка, я только недавно ходила, и мне там не понравилось.

– Со мной всё будет не так! – горячо шипел Примус, размахивая руками.

– Как я могу выйти за тебя замуж? Ты же болеешь ветрянкой! Лёшка, это детская болезнь. Я не могу выйти замуж за ребёнка.

– Я очень умный, заботливый и нежный! – грустно сказал Примус и сел на кровать. Чтобы через секунду подскочить и начать говорить о чём-то совсем другом.

– А в меня Вася влюбился! – сообщила Примусу Полина.

– Да? – у того загорелись любопытным шутовством глаза. – И что?

– Ходил за мной, краснея ещё больше, чем обычно, и даже зеленея пару дней. Я ему говорю: «Вася, я тебе нравлюсь?» А он мне: «Дддда! Очччень дддавно! Пппполина, вверни мне, пожжжалуйста, степпплер, что я тебе неделю назад ддал!»

– Ахахахаха!!! – залился Примус, потряхивая великолепными кудрями.

– Погоди ржать. Ещё не самое смешное. Отдала я ему тот степлер. Просто забыла, веришь? Реферат скрепила – у Васи на всю группу у одного такая штучка. Я написала, а сшить забыла. И круть эту Васину машинально в сумку кинула, после того как. И тоже забыла. Склероз у меня. Напомнил – вернула. Он ко мне через две минуты снова подходит, уже просто багровый, и говорит: «Пппполина! Тут скккреппки закончились! Ты мне ссскреппки тоже верни, пппожалуйста!»

– Широченнейшая душа Вася! – уже просто валялся на панцирной койке Полин дружок.

– Вот так вот Полина Романова в очередной раз завысила свою самооценку, приняв постороннюю бережливость за увлечение собой! – вздохнув, иронично резюмировала Полина.

На нервных болезнях тем, кому «повезло» попасть в группу к отцу того самого Васи – доценту кафедры неврологии, – немалых усилий стоило не заснуть на занятиях. Даже прозвище у Васиного отца было за себя говорящее – Люминал. При том при всём специалистом он был отменным. Просто в педагоги не вышел.

В клиниках случались всякие преподаватели – хорошие и плохие, специалисты и «теоретики», зануды и талантливые рассказчики. Как всегда, в жизни качественного было куда меньше, чем количественного. На пальцах одной руки пересчитать, кто был и специалистом и педагогом, и хорошим и интересным в одном лице. Чаще всего тот, кто много говорил, мало делал. Тот, кто просиживал со студентами в классной комнате все часы от и до, изнуряя книжной теорией, сам ничего не умел. Тот, кто появлялся время от времени, был слишком занят работой лечебной, чтобы ещё и на учебную силы тратить. Кто-то просто брал студентов с собой – например, профессор на ЛОР-болезнях. Это было невыносимо: профессор специализировался на удалении аденоидов и гланд у детей – сарафанное радио не затыкалось ни на минуту, а деток в Одессе любят иногда до смерти. Если не родители, так бабушки-дедушки позаботятся о том, чтобы детство было полным-полно всяких врачей, – и оториноларингологи далеко не последние в списке остропотребных детишкам лекарей. Полина уже видеть не могла «пыточную» малую операционную, где какого-нибудь визжащего сопливого ребёнка удерживала на руках либо дюжая санитарка, либо не менее дюжая бабушка-мамушка, в то время как добрый доктор металлическим инструментом… О-о-о!!! Куда лучше ампутации под полным и окончательным наркозом во взрослой операционной травматологии. Хотя – парадокс! – смотреть на кафедре травматологии и ортопедии за ходом операции сверху, из-за стеклянных перегородок, было куда отвратительнее и тошнотворнее, чем принимать в подобной операции непосредственное участие в качестве операционной медсестры. Да-да, Полину уже повысили – и она стала медсестрой оперблока. На зарплате это сильно не сказалось, как ни странно. Зарплата младшего и среднего персонала, как выяснилось, не слишком уж разнится. А уж на фоне постоянной гигантской инфляции… Нет-нет да и вспомнишь чудесные времена с Глебом, когда не надо было заботиться о добыче хлеба и колбасы насущных для себя и тюльки в томате и молока для Тигра. А также о колготах, помадах и прочих мелочах, которых временно не стало совсем. Их и раньше было не очень-то, если ты не из семьи моряка, а уж сейчас… Впрочем, Полину это не слишком заботило. Верхняя и джинсовая одежда у неё на ближайшее время была, а там, может, что-то и изменится. Вон, Полин отец в счастливой эйфории, дурачок. Всё радуется независимости Украины. Какой независимости? От чего независимости? Не советская власть Украину и Россию объединила, не её падению их и разделять. Страны СНГ. Что это? А папенька-то сам с Волги. Русский по самое не могу. Скачет козликом. Вот как заставят на старости лет украинскую мову учить в полном объёме, так вздрогнешь. Сам в Москву за колбасой гоняет, и сам же – независимости радуется. Мама быстро стареет и ещё быстрее звереет – лишний раз страшно словами перекинуться. Поля уже и думать забыла про того Глеба, а матушка всё месит и месит, месит и месит. Когда Полина с Глебом жила – он для maman был плохим. Хотя, если разобраться, был очень хорошим: вежливым, корректным и даже сувениры-консервы с каждого рейса когда сам завозил, а когда и с Полиной передавал. Теперь же, когда Полина с ним развелась – не из-за себя и не из-за него, а потому что ну вот таково положение вещей, – Глеб стал резко положительным героем. Не такая уж и старая мама всё время «путалась в показаниях», сплетничая со своими древними подругами: то Полина от Глеба ушла, то Глеб Полину бросил. А Полина с Глебом просто расстались – вот и всё. Пустое…