Читать книгу "Дневник посла Додда - Уильям Додд"

После выступления состоялся обед в его честь, на котором люди «также говорили свободно как со мной, так и друг с другом». Профессура Лейпцигского университета, обнаружил Додд, «в еще меньшей мере удовлетворена своим положением, чем их берлинские коллеги». Сделав все от него зависящее, чтобы вскоре после прибытия в Германию в 1933 году посетить город, где он учился, Додд снова побывал в Лейпциге – на этот раз незадолго перед отъездом, в самом конце своей службы в новой Германии. «Я был рад вновь увидеть старый университет, где впервые критически изучал историю, – вспоминал он. – Старая часть города осталась примерно такой, какой она была в мое время».

Перед Рождеством Додд с супругой посетили французского посла Франсуа-Понсэ и его жену. Во время беседы мадам Франсуа-Понсэ заметила, что «сторонники Гогенцоллернов и вообще консерваторы более неспокойны и ожесточены, чем когда-либо раньше», а ее муж, посол, сказал Додду: «Вы уезжаете в хорошее время. По-моему, следующей весной будет война. Одна из главных причин заключается в тяжелом внутреннем положении Италии, в результате чего Муссолини ради своего спасения прибегнет к войне. Он добивается господства над Средиземноморьем и над всеми французскими и испанскими владениями в Северной Африке». По утверждению Франсуа-Понсэ, «чтобы добиться этого, он призовет на помощь Германию и уступит ей Австрию и Чехословакию». Однако «все дунайские страны крайне встревожены и, как никогда раньше, тяготеют к Франции». «Если Италия и Германия развяжут войну за эти области, мы будем вынуждены напасть на них, – объяснял посол, – и Англия нас поддержит».

На горизонте все явственнее вырисовывалась перспектива войны, когда посол Соединенных Штатов Додд и его жена поднимались в Гамбурге, 29 декабря на борт американского парохода «Манхаттан». Оказалось, как Додд и ожидал, что «больше половины пассажиров второго класса – германские подданные, преимущественно евреи, рассчитывающие обосноваться в Соединенных Штатах». «Но за нашим столом в столовой, – уточнил Додд, – сидело несколько нацистов и нацистских приверженцев». На этом корабле, переполненном лишенными гражданских прав евреями и немногими сторонниками Гитлера, Додд отплывал назад в Соединенные Штаты. Он был расстроен и разочарован, что стало обычным в последнее время, и еще не мог предполагать, что из-за политических неприятностей и большого личного горя положение усугубится и его жизнь прервется раньше положенного срока. Ему оставалось жить всего два года. Приехав в Германию с надеждой, что он сможет установить более теплые отношения между Соединенными Штатами и Германией, Додд покидал ее совершенно измученным человеком, став жертвой опустошающего цинизма, столь характерного для нацистов. Но вопреки всем обстоятельствам, пока хватало сил, он работал и делал все возможное – упорно и энергично.

Марта Додд

(Перевод А. Мосейченко)

Дневник посла Додда

1933–1938

I

8 июня 1933 г. – 11 октября 1933 г.

Четверг, 8 июня 1933 г. В полдень у меня в кабинете в здании Чикагского университета раздался телефонный звонок.

– Говорит Франклин Рузвельт. Не согласились бы вы оказать существенную помощь своему правительству? Я хочу предложить вам пост американского посла в Германии.

Это неожиданное предложение застало меня врасплох, и я ответил Рузвельту, что должен подумать.

– В вашем распоряжении два часа, – сказал Рузвельт. – Сможете ли вы за это время принять решение?

– Пожалуй. Но мне нужно сначала переговорить с руководством университета. А вы тем временем, вероятно, выясните, не будет ли германское правительство возражать против меня из-за моей книги «Вудро Вильсон».

– Я уверен, что нет. Именно эта книга и вся ваша деятельность как человека либеральных взглядов и как ученого заставили меня обратиться к вам. К тому же вы получили образование в немецком университете. Я предлагаю вам трудный пост, который по силам только человеку соответствующего культурного уровня. Я хочу, чтобы немцы видели перед собой пример американского либерала.

В заключение он добавил:

– Я переговорю с германским посольством и выясню их отношение к вашей кандидатуре. Свяжитесь со мной в два часа.

Я позвонил жене и поделился с ней новостью. Затем я заглянул к ректору Хатчинсу, но не застал его. Тогда я пошел к декану Вудворду, который был проректором университета, и он обещал поговорить по телефону с Хатчинсом, находившимся в то время, кажется, где-то поблизости от Лэйк-Джинива (Висконсин).

– Вы должны согласиться, хотя пост вам предлагают нелегкий, – сказал Вудворд. – Университет подыщет кого-нибудь вместо вас на лето и будущую зиму.

Последние его слова объяснялись тем, что по телефону Рузвельт меня предупредил: «Если университет будет настаивать, вы сможете вернуться зимой 1934 года».

После разговора с Вудвордом я поехал домой и за завтраком вместе с женой обсудил предложение Рузвельта. Мы решили, что мне надо попробовать свои силы. В половине третьего я позвонил в Белый дом. Там в это время шло заседание кабинета. Секретарь президента – своего имени он не назвал – передал мой ответ президенту, который тут же известил об этом членов кабинета. Мой друг Дэниэл Роупер рассказал мне впоследствии, что ни один из них не возражал против моей кандидатуры, а Гарольд Икес из Чикаго и Клод Свэнсон из Виргинии горячо ее поддержали.

Официальное назначение состоялось лишь после того, как германский посол в Вашингтоне доктор Ганс Лютер выяснил отношение ко мне своего правительства. Вопрос был решен положительно, и 12 июня сенат единогласно утвердил мою кандидатуру. Доктор Лютер сообщил в Германию, что я получил докторскую степень в Лейпциге, опубликовал свою книгу о Томасе Джефферсоне на немецком языке и хорошо владею этим языком. 13 июня берлинские газеты поместили краткий реферат моей докторской диссертации «Возврат Джефферсона к политической деятельности в 1796 году».

Начиная с 13 июня меня то и дело осаждали репортеры и фотокорреспонденты. Самые различные и подчас довольно нелепые сообщения и снимки стали появляться во всех газетах. Мне никогда и не снилась такая известность. Все друзья, и особенно мои бывшие студенты, с восторгом приняли мое назначение. Ко мне домой и в адрес университета поступило по меньшей мере пятьсот, а может быть даже семьсот писем и телеграмм.

Пятница, 16 июня. По приглашению президента я приехал в Вашингтон. Он принял меня, сидя за своим огромным письменным столом. В час дня на этом столе для нас был сервирован завтрак.

Разговор сразу же коснулся германского вопроса. Президент рассказал мне, как заносчиво вел себя доктор Ялмар Шахт в мае, когда он в качестве главы германского Государственного банка угрожал прекратить выплату процентов и основных капиталов американским кредиторам, которым Германия должна была перечислить в августе свыше миллиарда долларов4. Рузвельт сказал, что посоветовал государственному секретарю Корделлу Хэллу принять Шахта, но, когда тот войдет в кабинет, сделать вид, будто он поглощен поисками каких-то документов, и минуты три не замечать присутствия немца, а секретарь Хэлла тем временем должен был понаблюдать, какое впечатление это произведет на Шахта. Затем Хэллу надлежало обнаружить записку президента, содержащую резкий протест против попытки немцев уклониться от уплаты по своим долговым обязательствам. Вручая эту записку Шахту и здороваясь с ним, Хэлл получил прекрасную возможность увидеть, как Шахт меняется в лице. Подобная встреча, сказал президент, должна была до известной степени сбить спесь с заносчивого немца, но результат, как сообщил Хэлл, превзошел все ожидания. Эта инсценировка была точным повторением того приема, который Рузвельт оказал Шахту, когда последний нанес ему визит.