Читать книгу "Ну ма-а-ам! - Ольга Савельева"

Оно высасывает километры энергии и по сути ничего не дает взамен. Вот зачем оно? Чтобы люди вокруг знали, что я не исчадие ада и что если я косячу, то мне очень жаль? А разве это так важно, что думают о тебе люди в этот момент? Разве не важнее сейчас обратно собрать себя по кусочкам, восстановить свой рассыпавшийся пазл личности и потратить энергию именно на это, а не на показательные страдания?

Однажды я с трехлетним сыном ехала в автобусе. Он спал в коляске. Люльку в ней я расположила горизонтально, чтобы сыну было удобно. Сама сидела на сиденье рядом с коляской. Во время экстренного торможения автобус дернуло и коляска упала, задрав колеса. Сын проснулся, испугался, заплакал. Я бросилась к нему, схватила, обняла, прижала к себе. Я тоже ужасно испугалась. А вдруг сильно ударился?

Люди вокруг переполошились, подошли, помогли собрать рассыпавшиеся из поддона игрушки, одежку, лопатки, ведерки… А я все стояла, вцепившись в своего ребенка, который давно успокоился и снова заснул уже у меня на руках: он больше испугался, чем ударился.

Меня в тот момент просто разрывало от горечи и злости на собственную криворукость. Ну что я за мать? А один мужчина, проходя мимо на выход, сказал раздраженно: «Что же вы, мамочка, не следите за своим ребенком?» И я просто солдатиком нырнула в вину до самого дна.

Прошло уже много лет, а мне до сих пор интересно: вот зачем он это сказал? Неужели не очевидно, что сильнее, чем я сама себя, меня никто не накажет? Ведь я в тот момент была просто воплощенным чувством вины.

Все свои материнские косяки я привыкла культивировать, я об них спотыкалась, я их вспоминала, возвращалась к ним. Они все, нанизанные на ниточку вины, висели у меня на шее, всегда были со мной.

Но идут годы, и я прозреваю – начинаю понимать про себя все больше. Важный инсайт, пропущенный через сердце: чувство вины абсолютно бесполезно. Это не значит, что я его больше не испытываю. Это значит, что теперь я иначе к нему отношусь.

Когда нам становятся понятней состояния, которые нами движут, они гораздо меньше на нас влияют.

Каждую неделю я в чем-то косячу – сама себе в дневник матери леплю двояки.

Например, на этой неделе я взяла один трудоемкий проект, не рассчитала свои ресурсы времени и сил и не успеваю уделять детям внимания столько, сколько хочу. Я так и не постирала остов Катюшкиной коляски, хотя обещала себе сделать это еще месяц назад.

Сын пошел учить китайский по собственной инициативе, а я не придала этому значения: шутила, думала, он не всерьез, пока не поняла, что ему правда интересно. А я чуть не отбила ему весь интерес к этому языку своими шутками, потому что выяснилось, что имя Данила по-китайски звучит как «Фу», а у других детей имена звучат нормально, и я шутила, что с китайским у нас фсе. Слава богу, что вовремя осеклась и исправилась.

Катюша отказывается со мной заниматься, видит во мне исключительно маму, а не учителя, балуется, хохочет, я злюсь, теряю терпение.

Мне есть за что поставить себе твердый двояк, и если открыть портал раскаяния, то чувство вины затопит меня всю. Но все свои косяки я замечаю и непременно исправляю. Я не буду думать о них с надрывом и разочарованием в себе, потому что мое чувство вины ничего не исправит. Исправлю все я сама, потратив на это ту энергию, которую раньше тратила на страдания.

Это немножко похоже на «я не виновата, что я плохая мать», но так и есть. Пункт «за что на этой неделе мне себя винить» давно переименован в «за что мне себя на этой неделе простить».

Я неидеальная мать, потому что живая. Живые люди совершают ошибки. Это встроенная при производстве опция, обязательный пакет. Чтобы справиться с чувством вины за свою материнскую неидеальность, я в противовес ему каждую неделю вручаю себе материнский «Оскар». Я вспоминаю, как прошла неделя, но не через призму косяков, а через призму тех моментов, где я собой довольна. Каким бы лузером в сфере материнства я ни была, что-то хорошее я непременно совершила за семь дней.

Я вспоминаю, как испекла на этой неделе любимую запеканку сына и дочки и любовалась тем, как они ее едят. Вспоминаю, как тащила с прогулки самокат, медведя и мяч, когда дочка, которая непременно хотела взять на улицу все эти игрушки, играла в них ровно минуту. Вспоминаю, как с сыном вместе готовили подарок на день рождения девочке, которая ему нравится. Как после ванны Катюха вырвалась у меня из рук и маленьким привидением в полотенце носилась по квартире, а мы все бегали, ловили ее и притворялись, что никак не можем поймать. Как ехали в машине, и там заиграла песня «Все люди как люди, а я суперзвезда», и мы всей семьей орали припев, не попадая в ноты, не зная слов, и хохотали. Вспоминаю, как мы заснули с приболевшим сыном в обнимку во время дневного сна дочери и проспали втроем до пяти вечера.

Я не знаю, может, «Оскары» лучшим мамам дают за другое: за идеальный порядок в квартире, за пятерочный дневник и за Шопенгауэра, прочитанного ребенком в семь лет.

Но мой личный «Оскар» не похож на величественную статую, облитую сусальным золотом. Он похож на имбирную елочку, измазанную творогом запеканки, заштрихованную разноцветными мелками, заляпанную пальчиковыми красками, с подломанными лапками-веточками, склеенными сгущенкой. И именно эти кляксы выглядят как елочные игрушки и добавляют красоту!

И этот мой хвойный «Оскар» самый настоящий, мне не нужен другой. Мои бусики вины больше не тяготят меня и не тянут ко дну, а цветными горошинами летят вниз и брызгают об пол ярким разноцветным салютом.

Папа с сыном учат английские слова: папа называет слово – сын говорит, как оно звучит по-английски. Видно, что Дасе надоело: отвечает вяло, устал.

– Холодильник! – говорит папа.

– Не помню.

– Вспоминай. Ре…

– Ре…

– Ре-фре…

– Ре-фрей-тор! – осеняет Дасю.

– Если будешь плохо учиться, – говорит муж, – пойдешь в армию служить рефрейтором!

Ж – Жизнь

Единственная сказка, которую я написала, называется «Варина вера». Она для детей, находящихся на длительном лечении в больнице.

Мне было важно, что в этой сказке главные герои (дети) побеждают болезнь (злого Микроба) при помощи и поддержке людей вокруг (это очень понятно и созвучно для тех, кому адресована эта сказка).

Пока я ее придумывала, поняла, что писать сказки очень сложно и мне, вероятно, не быть детским писателем. Я сама, став мамой, начала очень придираться к сказкам.

Маленький ребенок мыслит образно, и сказка легко сходит в его реальность. Поэтому сказка – это коммуникация. На языке сказки можно донести до ребенка много важного и сложного.

Я придирчиво отбираю сказки, которые читаю детям. Мне важно понимать, про что они и чему учат. Иногда в них много слов и героев, а смысла мало, и я сама не понимаю, что хотел сказать автор.