Читать книгу "Капкан супружеской свободы - Олег Рой"

Чтобы успокоиться, он нашел глазами два любимых своих полотна — из тех еще, доставшихся от бабушки-дворянки, — которые украшали теперь стены кабинета и всегда дарили душе отдохновение и радость. Одно из них, видимо, принадлежало кисти кого-то из передвижников и изображало трех барышень, совсем девочек, в легкой и светлой беседке яблоневого сада. Выражения лиц, старинные шляпки и платьица, ажурная зелень листвы над их головами, тихая радость летнего дня — все в картине дышало юностью, свежестью, незамутненной невинностью бытия и такой ушедшей доверчивостью к жизни, что у Алексея всякий раз перехватывало горло, когда он смотрел на нее. Россия, которую мы потеряли… И молодость, которую почти успели забыть…

Зато другое полотно разительно контрастировало с безмятежной наивностью первого. Соколовский считал эту картину бесценной — и было за что. Подлинник Айвазовского, довольно большой по размерам — художник, как известно, любил крупные формы, — с огромной мощью передавал бешенство моря, отчаяние гибнущего в волнах корабля, обреченность хрупкой шлюпки, пытавшейся уцелеть среди разбушевавшейся стихии, и незыблемость и непоколебимость огромной скалы у побережья, на вершине которой орел терзал свою жертву… Несмотря на то, что картина была перегружена деталями и сюжетными намеками, в ней было столько ярости, столько безнадежности и одновременно последней надежды, что она никого не оставляла равнодушным. Понимая это и безмерно гордясь своим раритетом, Алексей повесил картину так, чтобы она прекрасно просматривалась сквозь арку и из гостиной, и даже из коридора — самое сильное пятно в их доме, громкий призыв к борьбе и — ах, если бы Соколовский смог догадаться об этом! — последний шанс на спасение… Однако он не смотрел на Айвазовского. Ему вполне достаточно было нежных тургеневских барышень.

Чай оказался еще крепок и горяч — как он любил, ночь темна и спокойна, тиканье часов было мерным и успокаивающим, и Алексей наконец почувствовал, что этот безумно долгий день наконец кончился. Он прошелся мимо полок с любимыми книгами, раздумывая, не прихватить ли одну из них в постель, тронул рукой пару статуэток, пристроенных сюда Таткой, обвел глазами ворох милых, добрых и, в общем-то, ненужных ему в кабинете вещей, которыми старались украсить его рабочее пространство жена и дочь, и решительно направился к спальне. Глаза слипались по-настоящему; он, собственно, и сам не понимал, что заставляет его изо всех сил цепляться за эту обычную, в сущности, субботу, не давая ей навсегда кануть в небытие. Успев налететь на старую, верную Эрику Иванну (так в доме называли его пишущую машинку, на которой он работал, никак не желая поменять ее на пылящийся в углу навороченный, подаренный какими-то спонсорами компьютер), Алексей наконец добрался до кровати и рухнул на нее, как был, не раздеваясь. Последним, что пронеслось в его сонном мозгу, был голос дочери, услышанный словно наяву: «Пап, пиши всегда на Эрике Иванне! Я так люблю возвращаться домой и слышать твое ворчливое постукиванье. Сразу поднимается настроение и хочется самой сделать что-нибудь стоящее… Ты не бросай ее, папка, ладно?» Ладно-ладно, уже засыпая, проворчал Соколовский. Он и помыслить себе не мог, чтобы писать на компьютере: не доверял современной технике, не мог избавиться от мысли, что достаточно одного неверного движения — и стертым окажется что-то важное, пропадет мысль, испарится вдохновение…

Татка обычно сидела в гостиной в кресле, держа на коленях раскрытую книгу и наблюдая за ним, работающим, в проем арки. У Татки были глаза девочки с картины передвижника и такая же, как у нее, шляпка… И, улыбаясь дочери облегченно и радостно, Алексей наконец окончательно провалился в сон, в котором не было на сей раз ничего тяжелого или холодного.

Глава третья. Ожидание

Рейс «Москва — Венеция» задерживался на час. Прихватив в маленьком кафетерии уютного зала вылета пиво для себя и кофе для Лиды (что поделаешь — зеленого чая здесь не предлагали), Алексей устроился в кресле свежеиспеченного международного аэропорта в Домодедове и попытался мысленно еще раз «прогнать» в памяти весь спектакль, чтобы нащупать самые слабые его места и, может быть, придумать, как их исправить. Неторопливо потягивая ледяной горьковатый напиток из кружки, перебирая в голове реплики пьесы, он отсутствующим взглядом скользил по коллегам из труппы, собравшимся рядом с ним в оживленный кружок, видя и не видя их, думая о своем. Он смог в этот раз взять с собой пятерых, только пятерых — но зато лучших из лучших, самых крепких его профессионалов, прирожденных актеров, чувствующих и работающих в унисон с ним. Помимо него самого и актеров, занятых в «Зонтике», здесь были также Володя Демичев — помощник режиссера и правая рука Соколовского, без которого он не мыслил себе никаких переговоров, никаких деловых или административных контактов, а также супружеская пара Лариных — Леонид и Елена, отличные характерные артисты, которые в связке с лирическим амплуа Ивана и Лиды образовывали мини-труппу, способную «поднять» практически любую пьесу. У Лены, правда, был отвратительный, склочный характер, а Леня в последнее время слишком уж увлекался спиртным, раздобрел и даже малость обрюзг, стал терять сценическую хватку, и режиссер не раз пытался поговорить с ним с позиций и начальника, и друга, прекрасно сознавая при этом некоторую тщетность своих попыток. И все же совместный творческий потенциал Лариных был настолько велик, что с их недостатками приходилось мириться.

Сейчас они собрались рядом с Алексеем, бурно жестикулируя и обмениваясь последними новостями и сплетнями. Настроение у актеров было приподнятое, как всегда перед гастролями: впереди — неизвестность, незнакомая публика готовилась освистать или же прославить их, и эта творческая неопределенность будоражила нервы и щекотала самолюбие. А то, что предстоящее им испытание будет проходить в декорациях прекрасной и древней страны, делало поездку еще более притягательной для них.

— Ах, Италия, ребята!.. Я давно хотел побывать там! — Соколовский невольно вслушивался в легкий, необременительный треп своих соратников.

— Представьте себе: капучино, синьорина и прочие аморе!..

— Не просто Италия, балбес, а сама Венеция! — беззлобно, хотя и грубовато поддел Ивана Леня Ларин. — А что касается аморе, так на это у тебя времени не останется. Сначала Соколовский запряжет тебя на репетициях с утра до ночи, а потом спектакли, переговоры, протокольные мероприятия… Скажи спасибо, если вообще успеешь город посмотреть да пару раз в море искупаться.

— Насчет искупаться — не советую, — с видом знатока заявила его жена. Тонкая до неправдоподобия, с узкими и удлиненными пропорциями тела, со змеиной пластикой, Елена Ларина была одновременно и привлекательна, и нехороша собой, как это бывает с опасными хищниками и двуличными, но притягательными в своей изменчивости людьми. — Между прочим, сообщаю для тех, кто не в курсе, что официально купальный сезон в Италии начинается только с первого июня, а сейчас вода очень холодная. Поэтому в отелях народу мало и пляжи пустые… Уж мы-то точно это знаем, да, Ленчик?

Стараясь всеми силами показать, какими опытными путешественниками по заграничным курортам они с мужем являются, Елена, пожалуй, немного перегнула палку, и первым веселой усмешкой отреагировал помреж Володя. Соколовский знал и ценил умение Демичева мягко ставить на место зарвавшегося собеседника и теперь с удовольствием ожидал его встречной реплики. Однако в разговор внезапно вмешалась Лида, которая на несколько минут отходила «попудрить носик» — ее умение называть не слишком изящные вещи милыми и пикантными именами немало импонировало Алексею.