Читать книгу "В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински"

«Кругом убивают евреев, Хеннер. В Кишиневе, в Лодзи и Бердичеве. Они жгут нас живьем. Наш народ вырезают, вытравливают, а тебе подавай чистой воды алмаз. О, Хеннер, мой мишугенер брат! Осознаешь ли ты, что творится в этом мире?»

2

Говорят, революции происходят преимущественно при скверной погоде. Когда кругом холодно и мерзко. Когда недовольство, замешанное на унынии, переполняет души и буквально струится с обледеневших крыш.

Петербургское Кровавое воскресенье, к примеру, случилось в начале января, в самую холодную зиму столетия, в 1905 году. Холода стояли такие, что у некоторых язык примерзал к небу. Под предводительством фальшивого попа Гапона многочисленная депутация — около тридцати тысяч бедняков — отправилась к царскому дворцу, чтобы передать челобитную Государю всея Руси. Царь приказал картечью стрелять в толпу, потому что он не желал ничего слышать о депутациях и прошениях. Более тысячи демонстрантов полегли в том мирном шествии к батюшке-царю. Эта кровавая расправа с безоружными людьми породила цепную реакцию таких исторических потрясений, которые не перестают будоражить планету по сей день. Народный гнев взвился до небес. Ртутные столбики в термометрах опустились до тридцати девяти градусов ниже нуля, и революции расползлись по планете, как бубонная чума. Буквально через несколько дней после петербургской бойни запылала Варшава, следом — Лодзь и, наконец, вся Польша, бывшая тогда задворками Российской империи.

Среди варшавских мятежников находились сыновья некоего Янкеля Камински, предпринимателя, хорошо известного в столице. Он давно решил для себя держаться подальше от суматохи смутного времени, предпочитая увлекаться вином и женщинами. То обстоятельство, что он был женат и имел шестнадцать детей, ничуть не мешало ему предаваться своим увлечениям. Его торговля процветала, как никогда прежде, и если бы однажды, как это случилось третьего февраля, не исчезли занавески с окна в столовой в его доме, он, пожалуй, и не заметил бы, что Варшава буквально стоит на голове. В тот день, незадолго до семейного завтрака истеричка Фела, которая прислуживала на кухне, устроила очередное представление. Она носилась по дому с адскими воплями и причитала:

— Матка Боска, пресвятая Дева Мария! Весь свет рехнулся! Ну и денек начинается…

На верхнем этаже распахнулась дверь, и в полутьме показался Янкель Камински. На голове его был шерстяной колпак.

— Что опять стряслось, do jasnej cholery[1], — проворчал он, протирая заспанные глаза, — какого черта ты тут разоралась?

— Весь мир рассыпается вдребезги, пан Камински!

Патриарх взглянул на часы и сердито посмотрел на причитающую кухарку:

— Еще только половина восьмого, Фела, а ты уже успела хлебнуть. Скажешь ты наконец, что стряслось?

— У нас пропали габардины, дорогой пан…

— Что еще за габардины, черт побери, я не понимаю ни слова. К тому же, от тебя несет этим дешевым пойлом…

— Красные габардины исчезли. С окна. Которые с желтыми французами…[2]

— Красные гардины, хочешь ты сказать, с желтой бахромой. Как это могли они вдруг исчезнуть?

— Потому что весь мир разваливается, пан Камински! Русские идут…

— Что значит — идут? Сто лет они уже здесь.

— Но теперь мы их разобьем — так все говорят…

* * *

Стояло ядреное морозное утро. Дороги сплошь покрылись льдом, туман медленно протискивался между жмущимися друг к другу домами.

Группа конных казаков скакала из крепости в сторону Вишневой улицы, а там — через Мостовую к Кафедральному собору.

Янкель Камински стоял у своего лишенного занавески окна, разглядывал улицу и качал головой. Чего не хватает этим людям? Откуда такое возбуждение? Все, как всегда, кругом царит прежний порядок. Или, может, не совсем? Может, я состарился, рассуждал он, и уже не понимаю происходящего? Вдалеке послышались выстрелы. Кто, в кого и почему стреляет — Янкель не мог взять в толк.

В старом городе настроили баррикад из камней, ржавых остовов железных кроватей, из мятых детских колясок. На Пивной улице одиннадцать парней укрепили на защитном валу самодельное красное знамя. Старшему было двадцать пять, младшему — четырнадцать. Звали его Херш или — Хершеле, как звали его братья. Пули со свистом рассекали морозный воздух, во всю мощь били прожекторы. С крыш сыпались осколки черепицы, но Хершеле только посмеивался про себя:

— Надо же — наша занавеска — на баррикадах пролетарской революции! Ликуйте, господа! Наш папашка лишится рассудка, когда узнает об этом!

Улицы опустели. Послышался приближающийся топот конских копыт, и на Дворцовой площади показались казаки. Не доехав шагов пятнадцать до ликующих одиннадцати парней, они остановились. Над мостовой прогремел выстрел. Прямым попаданием он пробил занавеску, и Хершеле сейчас же во весь голос затянул «Красный штандарт» — песню о красном знамени. Он запел с полной отдачей еще не окрепшим, срывающимся на фальцет голосом, и братья, что было сил, дружно подхватили песню, будто хотели криком своим заглушить страх, который сжимал им горло.

По понятным причинам все одиннадцать молодцев в этот же день предстали перед следователем. Босые, с наголо остриженными черепами. В зале для арестованных варшавской цитадели. Они были скованы общей цепью. Русский полицейский в звании капитана задавал каждому одни и те же вопросы, недовольно выдергивая седые волосы из бороды и недоверчиво разглядывая свое отражение в складном зеркале. В противоположном углу помещения ожидали своей очереди так же закованные в кандалы несколько дюжин фабричных работников и группа гимназистов подросткового возраста. Следователь не считал необходимым беседовать напрямую с каждым арестованным лично. Он задавал вопросы своему адъютанту, а тот отвечал, уставившись мутным взглядом на царский портрет, который красовался на стене.

— Как зовут этих молодых аристократов? — съязвил следователь.

— Осмелюсь доложить, господин капитан. Эти господа имеют одну и ту же фамилию.

Офицер отставил наконец зеркало и стал внимательно разглядывать свои ногти.

— Одинаково звать, одинаково срать, — съерничал он и улыбнулся собственной похабной шутке, — но в Сибири им мозги подправят. За это я ручаюсь лично.

— Так точно, господин капитан. В Сибири мозги им подправят, и прибудут они туда под такими именами: Камински Бэр, 1881 года рождения, Камински Шломе, 1882 года, Камински Ицхак, 1883 года, Камински Мордехай, 1884 года, Камински Мойша, 1885 года, Камински Адам, рожден в 1886 году, Камински Лазик, 1887 года рождения, Камински Бенцион, 1888 года, Камински Менахем, 1889 года, Камински Аарон, 1890 года, Камински Херш, 1891 года рождения.