Читать книгу "Ученица. Предать, чтобы обрести себя - Тара Вестовер"

Случившееся сейчас произошло гораздо раньше. Мать и дочь расстались во второй раз. Цикл повторился.

Профессор скучным, монотонным голосом перечислял факты: обычно болезнь проявляется в двадцать пять лет, хотя до этого никаких симптомов не бывает.

Ирония заключалась в том, что если отец страдал биполярным расстройством – или любым другим заболеванием, объясняющим его поведение, – то та же паранойя, которая была симптомом болезни, не позволяла поставить ему диагноз и начать лечение. Никто об этом не знал.

Ба-из-города умерла три года назад. Ей было восемьдесят шесть лет.

Я плохо ее знала.

Все те годы, что я провела на ее кухне, она ни разу не говорила мне, каково это – видеть, как твоя дочь запирается в собственном мире, окружает себя призраками и погружается в паранойю.

Когда я вспоминаю ее сегодня, в моей памяти возникает единственный образ – словно слайд в проекторе. Она сидит на скамейке в окружении подушек. Волосы ее завиты тугими локонами, губы растянуты в вежливой улыбке, которая словно приклеена насмерть. Смотрит она доброжелательно, но отстраненно, словно наблюдает за театральным спектаклем.

Эта улыбка преследует меня. Она постоянна, вечна, неизменна, далека, бесстрастна. Теперь я стала старше, но узнать ее могу только через тетушек и дядьев. И я знаю, что она была совсем не такой.

Я была на ее похоронах. Гроб был открыт, и я всмотрелась в ее лицо. Бальзамировщики плохо поработали с ним – легкая улыбка, которую она носила всю жизнь, словно железную маску, исчезла. Я впервые увидела бабушку без этой улыбки. И только тогда мне стало ясно: она была единственным человеком, который мог понять, что со мной происходит. Как паранойя и фундаментализм уродовали мою жизнь, как отдаляли меня от самых дорогих людей, оставляя вместо них лишь степени и сертификаты – нечто респектабельное. Случившееся сейчас произошло гораздо раньше. Мать и дочь расстались во второй раз. Цикл повторился.

4. Женщины апачей

Никто не видел, как машина съехала с дороги. Мой брат Тайлер, которому было семнадцать лет, заснул за рулем. Было шесть утра. Почти всю ночь он ехал в полной тишине, перегоняя наш микроавтобус через Аризону, Неваду и Юту. Мы находились в Корнише, маленьком провинциальном городке в двадцати милях к югу от Оленьего пика, когда микроавтобус пересек центральную линию, выехал на встречную полосу, а потом съехал с трассы. Машина рухнула в кювет, врезалась в два столба из прочного кедра и остановилась лишь тогда, когда столкнулась с пропашным трактором.

Эту поездку задумала мама.

Несколькими месяцами раньше, когда начали опадать осенние листья и стало ясно, что лето кончилось, отец находился в отличном настроении. За завтраком он притопывал ногой в такт каким-то мелодиям, а за ужином часто указывал на гору и с горящими глазами рассказывал, где он проложит трубы, чтобы у нас была вода. Отец обещал, что, как только выпадет первый снег, он слепит самый большой снежный ком в штате Айдахо. Он говорил, что пойдет к горе и слепит маленький неприметный снежок, а потом покатит его по склону, и тот будет втрое увеличиваться в размерах на каждом пригорке и в каждой расщелине. Наш дом стоял на вершине последнего холма перед долиной. Возле дома снежный ком станет огромным, как дедов амбар, и люди будут с изумлением взирать на него с дороги. Нужно лишь дождаться подходящего снега. Густого, липкого, хлопьями. После каждого снегопада мы приносили отцу пригоршни снега и смотрели, как он растирает хлопья в пальцах. Этот снег слишком сухой. Этот слишком мокрый. После Рождества – вот когда будет настоящий снег.

Но после Рождества отец как-то сдулся, замкнулся в себе. Он перестал говорить про снежный ком, а потом вообще перестал разговаривать. Мрак копился в его глазах и заполнил их целиком. Он ходил сгорбившись, повесив руки, словно что-то придавило его и тянет к земле.

В январе отец перестал вставать с постели. Он лежал на спине, уставившись в потолок, покрытый сложной паутиной трещин. Он даже не моргал, когда я приносила ему тарелку с ужином. Мне казалось, что он вообще не замечает моего присутствия.

И тогда мама объявила, что мы едем в Аризону. Она сказала, что отец – как подсолнух, в снегу он умрет. В феврале его нужно взять и посадить на солнце. Мы погрузились в микроавтобус и ехали двенадцать часов, пробираясь по серпантинам каньонов и несясь по темным бесплатным дорогам. В конце концов мы добрались до передвижного дома посреди аризонской пустыни, где пережидали зиму бабушка с дедом.

Мы приехали через несколько часов после восхода. Отец добрался до бабушкиного крыльца, где и провел весь день, сунув под голову небольшую подушку и положив мозолистую руку на живот. В таком положении он находился два дня. Глаза его были открыты, он не говорил ни слова и не двигался, словно куст в сухой, безветренной жаре.

На третий день отец начал приходить в себя. Он стал замечать, что происходит вокруг, прислушивался к разговорам за обедом, а не просто не моргая смотрел в пол. После ужина бабушка стала прослушивать сообщения на автоответчике. Звонили соседи и друзья. А потом женский голос напомнил бабушке, что завтра она записана к врачу. Это сообщение потрясло отца.

Сначала он стал задавать вопросы: зачем к врачу, что за врач, почему не обойтись мамиными лекарствами.

Отец твердо верил в мамины травы, но в тот вечер все было по-другому, словно что-то в нем сдвинулось, возникла новая вера. Он сказал, что травничество – это духовная доктрина, отделяющая зерна от плевел, верных от неверных. А потом произнес слово, которого я никогда не слышала раньше: иллюминаты. Звучало это слово необычно и странно, что бы оно ни значило. Отец сказал, что бабушка – невежественный агент иллюминатов.

Господь не терпит неверия, сказал отец. Вот почему самые страшные грешники – те, кто не определился, кто пользуется и травами и лекарствами, кто в среду приходит к маме, а в пятницу к врачу: «Кто в один день поклоняется у алтаря Господа, а на следующий день приносит жертву сатане». Люди эти подобны древним иудеям, потому что они получили истинную религию, но продолжали поклоняться ложным кумирам.

– Врачи и таблетки! – почти кричал отец. – Вот их бог, и они блудно ходят вслед ему!

Мама молча смотрела в тарелку. На слове «блудно» она поднялась, бросила на отца сердитый взгляд, ушла в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Мама не всегда соглашалась с отцом. Когда его не было рядом, я слышала, как она говорила такие вещи, которые он – по крайней мере, в своем новом воплощении – счел бы богохульством. Она говорила: «Травы – это лишь добавки. При серьезных болезнях нужно идти к врачу».

Отец не обратил внимания на то, что мамино место опустело.

– Эти врачи не пытаются спасти тебя, – твердил он бабушке. – Они стараются убить тебя.

Когда я вспоминаю тот ужин, картина встает перед глазами как живая. Я сижу за столом. Отец говорит все громче и громче. Бабушка напротив меня пережевывает свою спаржу, как коза жвачку. Она прихлебывает ледяную воду из стакана и ничем не показывает, что слышит отца. Лишь иногда она посматривает на часы, но спать ложиться еще рано.