Читать книгу "Память без срока давности - Агата Горай"

Тогда я не знала одного, что видела начало конца, а заодно убедилась в том, что не люблю отца не просто так – он не заслуживает моей любви, он не заслуживает маминой любви. Но если за свои чувства я могу отвечать, то за мамины никто, кроме нее, ответа не несет. Я привычно умолчала об этом своем воспоминании, стараясь не думать о том, что все тайное рано или поздно становится явным. А еще я больше ни разу не пришла домой раньше положенного времени. Даже когда по какой-то причине последний урок отменяли, а бывало и не один, я шаталась по улицам, безрадостно пиная попадавшиеся на пути камушки, считала ворон, кормила голубей, пряталась от дождя или снега на автобусной остановке, но домой – ни ногой.

МАМА-ПАПА

1 марта 1996 года (третий класс, восемь лет, Клаве почти три)

– Я просила тебя не приводить в наш дом своих шлюх! Я устала натыкаться в собственном доме на чужое грязное белье.

Прижимая Клавдию к груди, я сижу у себя в комнате на кровати, дверь широко раскрыта. Я напугана. Подобных скандалов между родителями прежде не случалось. Клавдия испугана еще больше, ей нет даже трех лет, и понимает она еще меньше моего, а вот воспринимает все острее. Мне кажется, еще чуть-чуть, и ее маленькое сердце выпрыгнет из груди, а вот-вот сорвавшиеся с таких же васильковых, как у меня, глаз слезы попросту затопят наш дом.

– Не бойся, все будет хорошо. – Я легонько касаюсь рукой белоснежных волос сестры и продолжаю играть роль взрослого рассудительного человека – кто-то ведь должен быть сильнее. – Все иногда ссорятся.

Я говорю утешительную правду, от чего самой легче не становится. Уже завтра, пусть даже через неделю или две, Клавдия лихо спрячет эти минуты в глубоких подвалах собственной памяти с бесконечными стеллажами заархивированного прошлого, но я обречена четко помнить каждую из этих ужасных минут до конца своих дней.

– Тебе надоело? – голос папы звучит вызывающе. – Надоело, говоришь? Думаешь, мне нечем крыть? Мне тоже надоело возвращаться по вечерам в пустой дом и трахать по ночам одеяло! Триста дней в году, из всех имеющихся трехсот шестидесяти пяти, тебя не бывает дома. Что прикажешь мне делать – молодому здоровому мужику с вполне естественными потребностями?

– Это неправда, – голос мамы дрожит. – И как только у тебя язык поворачивается бросаться подобными вещами? Если меня часто не бывает дома, то не потому, что я где-то прохлаждаюсь, не желая возвращаться. Между прочим, в это время я выхаживаю нашу дочь, борюсь за ее здоровье. В то время как ты удовлетворяешь «потребности здорового мужчины», я пытаюсь вырвать НАШУ дочь из напасти болезней.

– Отлично! А как насчет еще одной дочери, а? О том, каково ей расти без мамочки, ты подумала?

Тут бы мне пропитаться, наконец, любовью к папочке (в кои-то веки он вспомнил о моем существовании), но эти его слова заставляют меня не любить его еще больше. Как он может прикрываться мной?

– Господи! Не впутывай сюда Лизу, сейчас не о ней речь.

– Но ведь ты сама начала с Клавы, почему я не могу вспомнить о Лизе?

– Если бы ты меньше заливался пивом, мне бы не пришлось ничего начинать. У нас был бы здоровый ребенок и я, как тебе того хочется, всегда была бы дома. Вот только благодаря твоей заспиртованной сперме у нас родился ребенок с букетом всевозможных болячек и чрезмерно ослабленным иммунитетом, так что, кроме себя, тебе винить некого.

– Если бы я меньше «заливался» – у нас вообще не было бы детей, у меня бы попросту не встал на такое фригидное полено, как ты.

Дальше несколько минут тишины, которые нарушает мамин всхлип.

– Прекрасно. Вот мы и выяснили, откуда в нашей семье берутся дети. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Но знаешь, этот разговор я начинала не о себе. Какой бы ужасной женой и матерью я ни вырисовывалась с твоих слов, это не дает тебе права трахать всяких шлюх под нашей крышей. Если тебя все так не устраивает, не вижу смысла играть в семью и дальше. Я без проблем дам тебе развод, но вытирать о себя ноги больше не позволю.

Голос мамы дрожит еще сильнее. Я слышу, как она шмыгает носом, но слова звучат уверенно, я бы даже сказала – обдуманно. Скорее всего, мне многое неизвестно об отношениях родителей, как неведомо точное количество ссор, свидетелем которых я не была, и то, сколько раз мама обдумывала произнесенные слова и вынашивала в себе эту речь. А я ведь всегда считала свою семью пусть не идеальной, но крепкой. Мама, казалось, с удовольствием обхаживает отца, следит за домашним уютом, возится с нами и никогда не жалуется, не ворчит без повода ни на нас с Клавдией, ни на своего непутевого муженька. Отцу вообще грех жаловаться – сыт и обласкан, живи да радуйся. Из их спальни, пусть не так часто, как в моем раннем детстве, но все же доносятся кое-какие недвусмысленные звуки. Что не так-то?

– Отлично. Обещаю подумать над таким заманчивым предложением. – Звучат последние слова папы, а затем оглушительный звук захлопнувшейся входной двери. Мама взрывается рыданиями.

Прежде чем прикрыть дверь в свою комнату, я жестами велю Клаве сидеть тихо, а сама беззвучно пробираюсь в гостиную. Пытаясь оценить ситуацию, снова прячусь в проходе, за шторами.

Упав коленями на пол, мама положила спрятанную в ладонях голову на все тот же диван, на котором папа пару месяцев назад развлекался с незнакомкой, а ее тело содрогается в безумном истерическом припадке.

Очень хочется пожалеть маму, обнять, погладить по волосам и сказать ей, что все обязательно будет хорошо, как поступала сотни раз она, но я не делаю этого. На собственных щеках появляются мокрые ручьи, но я продолжаю прятаться. Всякий раз, когда в слезах захлебывалась я, будь то из-за разбитой коленки или испорченного платья, двойки, и меня принимались жалеть и утешать, плакать хотелось еще больше. А мне так хочется, чтобы мама плакала как можно меньше, а лучше бы это не происходило никогда. А в идеале пусть бы папа никогда не возвращался бы домой.

Спустя пару минут я тихонько исчезла в своей комнате. На своей территории я с усердием принялась отвлекать от случившегося Клавдию, предлагая своего Федю и Барби, до которых прежде ее не допускала. Ни один ребенок в мире не должен становиться свидетелем подобных сцен. Даже если бы я была нормальной и рано или поздно смогла сгладить в своем мозгу некоторые нюансы, забыть это полностью мне бы едва ли удалось. Да, я бы вряд ли вспомнила, что сегодня в доме пахло сгоревшей яичницей, что мамины ноги согревали носки малинового цвета, а коричневая вязаная кофта была перепачкана мукой, но ее дрожащего голоса, ненависти во взаимных обвинениях, душераздирающих слез забыть не сумела бы даже спустя годы.

Тепло поглаживаю увлеченную игрой с Федей сестру по спине и тихо радуюсь за нее, ведь она еще совсем малышка и вряд ли когда-нибудь вспомнит об этом кошмаре, а я… У меня нет выбора.

Уже на следующее утро о скандале никто не вспоминает. Мама хоть и не разговаривает с папой, но привычно готовит ему завтрак и собирает на работу обед. Клавдия, схватившись за подол коричневого байкового халата, таскается за мамой и, по обыкновению, ноет, а я изо всех сил стараюсь играть во взрослую игру – вчерашний день – это уже прошлое, которое не стоит ворошить.