Читать книгу "Калинова Яма - Александр Пелевин"

★ ★ ★

Из воспоминаний Гельмута Лаубе. Запись от 2 марта 1967 года, Берлин

Я привык, что слишком часто все идет не по плану. Воля случая намного сильнее, чем нам кажется, и поэтому я крайне редко произношу слова обещания. Не спорю: очень многое зависит от нас самих. Когда мы стараемся что-то выполнить, мы прикладываем усилия, которые должны максимально повысить вероятность успеха. Но эта вероятность очень редко бывает стопроцентной (заметьте, я не говорю «никогда»). Даже если мы все сделаем как надо и сверх того, может всплыть какая-нибудь едва заметная мелочь, из-за которой все пойдет не так.

В ответственный момент заклинит винтовку.

Связной проколется на какой-нибудь дурацкой мелочи и сорвет всю операцию.

Выйдет из строя радиопередатчик.

Не сработает взрывчатка.

В конце концов, ты пойдешь на задание, а тебе на голову упадет кирпич. Почему нет? Я слышал о человеке, который умер в день своей женитьбы: его сбил «Роллс-Ройс», арендованный для свадебной поездки. Водитель очень спешил.

Поэтому я давно не мыслю категориями «да» и «нет». Я мыслю вероятностями. Сделать так, чтобы все получилось — значит, приблизить возможность успеха к 95–98 процентам.

Скажете — я фаталист? Нет. Я реалист.

Скажете — это оправдание неудач? Нет. Я прекрасно понимаю, что если задание, за которое отвечал я, не выполнено, то это исключительно моя вина. Не досмотрел и не углядел, не вспомнил о двухпроцентной вероятности заклинивания винтовки. Я стремлюсь, чтобы все всегда было под контролем.

Но вероятность того, что та операция в Испании пройдет идеально, составляла примерно 20 процентов. Не из-за плохого планирования, вовсе нет. Точнее, не только из-за него. Слишком велико было влияние хаоса на все наши действия, слишком силен был элемент спонтанности. Мне нечем гордиться: да, я выполнил задание, но сделал это плохо. Поэтому золотой Испанский крест, которым меня наградили после возвращения, никогда не украшал мою грудь. Он до сих пор лежит где-то в коробке. Зато я отлично запомнил слово «cabrones».

Я знал, что операция, скорее всего, пойдет наперекосяк. Но этот мост нужно было взорвать. Приказы не обсуждаются. Что ж, это был отличный способ проверить меня в настоящем деле.

До этого по-настоящему серьезными вещами я не занимался. Когда в 1937 году я оказался в Испании, поначалу мои задачи заключались в доставке оружия и медикаментов, налаживании связей с боевыми частями, в расшифровке данных — руководство, отчасти справедливо, считало меня мастером на все руки и бросало на самые разные дела. Первый боевой опыт (да, я тогда впервые убил человека) я получил 8 февраля под городком Васьямадрид во время Харамского сражения: мне было поручено сопровождать связиста во время вступления в населенный пункт и в случае его гибели обеспечить связь с командованием. Связист, впрочем, не погиб. Зато пострелять мне пришлось.

После захвата городка противник продолжил контратаковать нас небольшими группами, и один из отрядов неожиданно вышел прямо у нас под носом, когда мы занимались передачей данных, расположившись в саду возле полуразрушенного кирпичного домика. Они неожиданно появились со стороны дороги, которую, как нам казалось, уже давно простреливали наши. Связист — его звали Алехандро — залег за грудой кирпичей и насмерть перепуганным голосом попросил меня сделать хоть что-нибудь. Это нормально: на войне бывает очень страшно. Страшно было и мне. Их было шестеро, а нас двое.

Я прижал к груди винтовку, отполз назад, попытался занять подходящую позицию — все-таки четыре месяца обучения в лагере СА не прошли даром — и, прицелившись, выстрелил в одного из солдат, подбиравшихся к нам. Он даже не увидел меня. Он закричал и упал, схватившись за живот, а остальные попытались оттащить его, еще кричащего, назад. В мою сторону даже не стреляли — наверное, они просто не поняли, откуда прилетела пуля. Тогда я снова выстрелил и попал одному, кажется, в шею. Этого точно убил наповал.

Они попытались отступить, видимо, почему-то решив, что нас больше, чем двое. Но стрельбу заметили наши. Со стороны дороги по республиканцам начали палить, и буквально за десять секунд их положили несколькими хлопками. Пытаясь пристрелить нас, они сами загнали себя в окружение.

Алехандро долго не мог прийти в себя. Для него это тоже был первый бой. Потом он говорил, что я спас ему жизнь. Может, и так. Хотя в первую очередь я, конечно, спасал себя.

Я подбадривал Алехандро и веселил его какими-то дурацкими шутками, но сердце мое колотилось, как бешеное. Я мельком посмотрел на двух убитых мной — они лежали в неестественных позах, один на животе, скрючившись, а другой — на спине и с подвернутой ногой. Выглядели они отвратительно, как и все, кто убит на войне.

Что я тогда испытал? Гордость, сродни охотничьей, за первую свою маленькую победу в настоящем бою? Наверное, да. Отвращение к тому, что я просто так взял и убил людей? Поначалу — да, но это чувство очень быстро выветрилось. Очень быстро я понял, что на войне нет ничего особенного в том, чтобы убивать людей. В конце концов, именно этим на войне, как правило, и занимаются.

Об этом первом бое я и вспоминал, когда в четыре утра 18 марта тридцать седьмого года мы выдвинулись из Бриуэги к мосту через Тахунью. Было понятно, что пострелять, скорее всего, придется. Положение дел под Гвадалахарой было хуже некуда: закрепившиеся здесь итальянцы[6]всегда казались мне слабыми вояками, и я проклинал судьбу за то, что меня послали именно к ним. Республиканцы заняли Трихуэку и Паласио-де-Ибарра, основательно закрепившись в окрестностях, и готовили атаку на Бриуэгу. Местное командование, зная об этом заранее, даже пальцем не желало шевелить, чтобы принять хоть какие-то меры, и очнулось слишком поздно. Впрочем, наше командование, несмотря на весь этот бардак, все же поручило взорвать этот чертов мост, чтобы хоть ненадолго задержать продвижение 14-й дивизии[7], пока эти толстозадые итальянцы ищут мух в своих макаронах. Зачем это было нужно — я не знаю. Все равно не помогло.

★ ★ ★

Москва, 13 июня 1941 года, 19:30

В «Коктейль-холл» Сафонов прибыл заранее. Для праздника Костевич забронировал весь второй ярус: поднявшись по винтовой лестнице, Сафонов увидел первых прибывших коллег, поздоровался и сел за столик рядом с парапетом, откуда можно было наблюдать за всем, что происходит внизу. Гостей пока было немного: фотограф Макаров с женой, репортер Давыдов и молодая журналистка Федорова, веселая рыжеволосая барышня с живой и подвижной мимикой. Увидев Сафонова, Федорова тут же встала из-за столика и подошла к нему.