Читать книгу "Фредерик Кук на вершине континента. Возвращаем Мак-Кинли великому американцу - Дмитрий Шпаро"

19 июля. Седьмой дождливый день. Скоро у нас вырастут перепонки на ногах. Доктор ничего не говорит о продолжении движения. На лошадей опять не хочет смотреть. Похоже, ему наплевать. Опухшие ноги животных приходят в норму. Все поправляются, кроме Побитого-Молью-Гнедого.

Тронемся ли завтра? Никто не знает. Доктор сказал, что надо попробовать и посмотреть, как пойдет дело. Дурацкий принцип. Мы собираемся придерживаться схемы, предложенной Принцем, или нам конец. Доктор не хочет сообщать, будем мы идти два часа или двадцать. Он не может принять решения. Он, кажется, не владеет ситуацией.

20 июля. Мы не прошли и 300 ярдов, как Бриджит упала на колени – не потому, что провалилась в болото, а от истощения. Я закричал и побежал вперед, предлагая вернуться. Доктор не хотел этого слышать. Они с Хайрамом пытались заставить Бриджит подняться с помощью палок. Я слышал, как Хайрам приговаривал «Вставай!» и дубасил лошадь по голове, чтобы покрасоваться перед Доктором. А Миллер обругал Хайрама на чем свет стоит за эти колотушки бедного животного. Наконец им, видимо, удалось ее поднять.

Мы двигались уже добрых три часа, когда подошли к обрыву, с которого наша белая кухонная лошадь (Бриджит носила кастрюли) отказалась спускаться. Миллер принялся ее колотить, а я швырял в нее сверху комья грязи. Кое-как мы переправили Бриджит через ручей. После этого она, обессилев, легла.

Я был рассержен, побежал вперед и, увидев Доктора, начал бурно высказываться. «Данн, нет ничего хорошего в том, чтобы говорить подобным образом», – ответил он спокойно. Я вернулся с Хайрамом, и мы батогами заставили Бриджит идти вперед. Но за следующей перемычкой лошадь скатилась в яму с грязью. Мы с Миллером сняли с нее груз, вытащили из грязи, снова нагрузили и вытянули наверх к Доктору. «Я сожалею, что иногда слишком бурно выражаю свои чувства», – сказал я. А он ответил: «Данн, ты все время говоришь слишком много и слишком громко».

Все равно, сегодня вечером я счастлив – если это может кого-то еще интересовать. Как ни странно, Хайрам сам вызвался помыть посуду. Джек пробивает отверстия в оловянной тарелке, чтобы просеивать комковатую заплесневелую муку. Наконец, после того как я сказал, что он должен больше нам доверять, Доктор согласился и объявил заранее (вы только подумайте), что мы будем проходить по три часа в день, пока лошади не поправятся.

Сильнейшее напряжение путешествия не спадало. Сопровождение лошадей поодиночке через мили дерьма, варка бобов, замешивание хлеба, обжигание потерявших чувствительность пальцев о раскаленный рефлектор, ни одного лишнего часа на отдых, сушка вещей, чтобы избежать пыток ревматизма, ремонт порванных в клочья одежды и обуви, невозможность забыть журчанье ледяной воды вокруг собственной талии и сводящие с ума тучи комаров. Хайрам терпеть не мог мочить ноги, очевидно, не заботясь ни о чем, кроме собственного комфорта. Он был упрям и энергичен, хотя безумно ленив и медлителен, как старуха. Но с такими, как мы, на Аляске все могло быть куда хуже, и этот потомок французских эмигрантов был частью нашей безнадежной и бесконечной жизни.

25 июля. Ледяная вода катит камни по дну и журчит в подмышках. Хайрам взобрался на Чалого, я за ним погнался и начал колотить палкой. Хайрам вышел из себя и посреди реки поклялся, что «сделает» меня, если я еще раз ударю его лошадь. Конечно, я ударил. Добравшись до берега, он бросился на меня. Через десять секунд он лежал лицом в грязи и выплевывал гравий. Я не хотел делать ему больно. Худшими его оскорблениями были «хам» и «хулиган». На губах у него появилась пена, в голосе – плаксивые нотки, чего он только не придумывал, пока я находился в расслабленном состоянии. Наконец я повалил его в шести дюймах от болотной жижи и сказал, что или он тут замерзнет, или пообещает не переправляться верхом через протоки. Он обиделся еще сильнее, когда проходивший мимо Миллер со смехом сфотографировал нас, пока Хайрам давал обещание. «Ты так себя ведешь, будто ты тут главный, – хныкал он, – что бы ты ни делал, все правильно, а если кто-то другой ошибется, ты начинаешь ругаться». Доктор остановил караван и спросил Миллера, что случилось. «Это всего лишь Данн и Хайрам улаживают небольшой вопрос», – ответил тот. Доктор ничего не ответил. Через десять минут лишенного лошадей Хайрама в мерзкой протоке сбило течением с ног. Я вытащил его с помощью шеста. Знай наших, мы зла не держим {30}.

В конце июля караван распрощался с Кичатной и оказался в широкой ледниковой долине, по которой стал передвигаться быстрее. 3 августа путешественники нашли перевал Симпсон – глубокое ущелье, которое привело их на северо-западную сторону Аляскинского хребта. Реки, текущие в Суситну, остались за спиной.

Книга Кука:

Мы дошли до реки Кускоквим, протекающей среди гор высотой до 6000 футов, называемых из-за их окраски Терракотовыми горами. Здесь удача нам вновь изменила. Лошади опять ослабели из-за отсутствия травы, но, что еще хуже, Джон Кэрролл, болевший уже несколько дней, понял, что не может больше двигаться с караваном, и повернул назад, взяв с собой одну из лошадей для перевозки припасов. Теперь наш отряд состоял из пяти человек и тринадцати лошадей; каждая лошадь несла около 100 фунтов груза {22}.

Данн историю с Кэрроллом рассказывает полнее:

С Джеком произошло странное изменение. Неделю назад он жаловался на боли в груди и однажды, как он сказал Фреду, чуть не лег на тропе, пропустив всех вперед. А как-то от страшной слабости его дважды сбивало с ног течением в одном и том же ледниковом ручье. Доктор сказал, что у него невралгия, дал ему белый порошок и улыбнулся. Никто кроме Принца не осмеливается справляться о здоровье Джека. Никто не осмеливается с ним не соглашаться, поскольку он набрасывается на тебя за самое невинное замечание. Доктор сказал мне, что дважды «беседовал» с Джеком по поводу этих вспышек гнева. Всю предыдущую ночь Джек не спал и стонал, прижав руки к груди. Сегодня утром он тяжело дышал, как человек, бежавший через перевал. Я пошел вперед, чтобы сказать о нем Доктору. Тот спросил, не заметил ли я, какие странные глаза были вчера у Джека. Будто он сходит с ума. «Я пришел к выводу, – закончил Доктор, – что у Джека плеврит, а не невралгия».

30 июля. Доктор пришел посоветоваться. «Я думаю, Джеку лучше вернуться, – сказал он. – Это кажется жестоким, но как еще поступить? Ему не становится лучше, он слабеет, и сердце плохо работает. Если он отдохнет здесь день или два, ему, безусловно, полегчает – достаточно, чтобы преодолеть перевал и спуститься на плоту по Кичатне. У него нет ничего опасного, это не септический плеврит». Я подозревал, что Доктор просто хочет отделаться от Джека, поскольку как коновод он практически непригоден, а еды у нас не слишком много. Идея отправить больного человека в одиночку через этот мрачный перевал, чтобы затем неоднократно переплывать бешеную Кичатну и спускаться по ней на плоту 200 миль, представляется отвратительной и негуманной.

Но в палатке Джек явно оживился перед такой перспективой и предстал почти в прежнем виде. Он начал преувеличивать сложности обратного пути в своей жалостливой манере и предложил, чтобы ему дали Побитого-Молью-Гнедого, способного нести не более 40 фунтов.