Читать книгу "Пункт назначения - Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941-1942 - Генрих Хаапе"

– Ну вот наконец-то и вы! – обрадованно воскликнул майор Нойхофф. – Я бы уже больше не выдержал! Последние четыре часа за мной повсюду неотступно следует унтер-офицер Майер с одним из своих бойцов, который слишком широко раскрыл рот во время атаки, а теперь никак не может его закрыть. Ради бога, доктор, сделайте хоть что-нибудь!

Ко мне привели солдата с неестественно широко раскрытым ртом. Хиллеманнс и Ламмердинг, батальонный офицер-ординарец, тоже зашли в комнату, чтобы посмотреть, что же я буду делать. Я был в полной растерянности, так как никогда прежде мне не приходилось сталкиваться с подобным случаем.

Осмотр показал, что нижняя челюсть солдата действительно выскочила из суставной впадины. Его рот представлял собой огромное, зияющее отверстие на искаженном болью лице. Влажный, дрожащий язык беспрестанно двигался во рту в безуспешной попытке произнести хоть слово, чтобы что-то объяснить мне.

Призвав на помощь основы анатомии, я попытался вспомнить, что нужно делать в таком случае, и пришел к выводу, что растянутые мышцы нижней челюсти следовало дернуть вперед и вниз, чтобы сустав вернулся в правильное положение. Так, как челюсть выскочила, так же, собственно говоря, она и должна была вернуться в исходное положение. Мне казалось, что теоретически я знал, что должно произойти, но вот получится ли все задуманное на практике… оставалось только рискнуть и попробовать.

– Зачем это? – спросил Нойхофф, когда я взял два носовых платка и обмотал их вокруг больших пальцев обеих своих рук.

– Безопасность прежде всего! Я бы не хотел, чтобы мои большие пальцы оказались зажаты между его зубами, когда челюсть вернется в исходное положение!

Я приказал унтер-офицеру встать за спиной сидящего на стуле солдата и крепко прижать его голову к своему животу. Тот исполнил приказание и зажал голову как в тисках. Пациент недоверчиво смотрел на меня.

– Готов?

Унтер-офицер кивнул. Глаза несчастного солдата выражали все большее недоверие. Обеими руками я ухватился за его нижнюю челюсть и изо всех сил надавил на нее, стараясь сдвинуть назад, чтобы как можно ближе подвести ее к суставной впадине. Сделав глубокий вдох, я резко дернул нижнюю челюсть вперед и вниз. Суставные отростки нижней челюсти встали на место в суставных впадинах. Пациент осторожно попробовал два-три раза открыть и закрыть рот. У него все получилось. Дело оказалось проще, чем я ожидал.

– Хорошо! – удовлетворенно кивнул я. – Только впредь будьте осторожнее и больше не раскрывайте рот так широко! Солдаты должны держать язык за зубами! Вы же это сами знаете, не так ли?

– Так точно, герр ассистенцарцт! – попробовал бодро отрапортовать солдат.

– Как у вас дела, подбородок вернулся на свое место? – поинтересовался Нойхофф.

Я встал по стойке «смирно» и отчеканил:

– Без особых происшествий, герр майор.

В конце концов, я неплохо разбирался в своем деле.

Большая часть бойцов нашего батальона устроилась на ночлег на опушке леса. Многие из них уже спали. Мы подошли к ним как раз в тот момент, когда на нашей санитарной машине подъехали Вегенер и Дехорн. На часах было 3 часа ночи – оба санитара уже 24 часа были на ногах, добросовестно исполняя свой долг. Я пополнил содержимое своей медицинской сумки и вместе с Нойхоффом, Хиллеманнсом и Ламмердингом забрался в палатку, разбитую для штаба батальона. Уже через несколько секунд мы все провалились в глубокий сон без сновидений, которому суждено было продолжаться всего лишь каких-то полтора часа.

Глава 3

Приказ есть приказ

Вскоре после 4:30 мы уже снова двигались по широкой песчаной дороге, ведущей к Мемелю (Неману). Непродолжительный сон скорее навредил, чем принес пользу. Все бойцы были вымотаны и устали как собаки. Оказалось, совсем нелегко разбудить их. Наши ноги распухли, суставы затекли, мышцы одеревенели, и каждое движение причиняло мучительную боль. Лишь с большим трудом удалось снова натянуть наши сапоги с короткими голенищами. Уже перед самым выходом поступила радиограмма с приказом Верховного главнокомандования германских вооруженных сил. Приказ был подписан самим Гитлером, и, когда взошло солнце, текст этого приказа стал темой для всеобщего обсуждения.

Он гласил: «Все русские комиссары-коммунисты при взятии в плен должны быть расстреляны на месте!»

В качестве обоснования таких жестких мер указывалось, что во время первого дня боя многие попавшие в плен немецкие солдаты были убиты по приказу именно красных комиссаров выстрелом в затылок. Далее говорилось, что русские на поле боя неоднократно убивали немецких санитаров-носильщиков и другой медперсонал, а также и беспомощных раненых. Отмечалось, что имелись неопровержимые доказательства ответственности за эти деяния большевистских комиссаров.[9]

Нойхофф сообщил нам эту новость, сохраняя серьезное выражение лица. Когда мы снова двинулись в путь, Кагенек, Штольце и я принялись обсуждать этот приказ.

– К черту такие расстрелы небоеспособных, беззащитных людей, даже если они и преступники! – заявил Кагенек. – В любом случае подобный приказ является ошибкой. Это не удастся сохранить в тайне; а что будет, когда русские узнают о нем? Комиссары будут сражаться до конца, поскольку будут знать, что в любом случае не смогут спасти свою шкуру! И подумайте, как это может быть использовано Советами в целях пропаганды!

– Я решительно против всякого обобщения! Каждый человек имеет право, чтобы к нему относились как к личности, и при необходимости у него должна быть возможность предстать перед судом! – заметил я. – А что дума ете по этому поводу вы, Штольце?

Штольце нахмурился, видимо обдумывая ответ.

– Я никогда не прикажу хладнокровно расстрелять кого-либо, все равно, кем бы он ни был! Впрочем, я не знаю, в чем заключается разница между комиссаром и обычным командиром Красной армии, да и не хочу этого знать! Но, пожалуйста, господа офицеры, это должно остаться между нами!

Штольце мог не беспокоиться о том, что мы передадим его мнение вышестоящим инстанциям. Кроме того, такого же мнения придерживались почти все офицеры нашего батальона, и, как и в большинстве других подразделений германской армии, сражавшейся на Восточном фронте, у нас не был расстрелян ни один пленный комиссар согласно пресловутому «приказу о комиссарах». И без того наши солдаты находили многих из них уже мертвыми. Эти комиссары или погибли в бою, или, пытаясь избежать плена, покончили жизнь самоубийством, или же были застрелены своими же подчиненными. Тех немногих, которых мы брали в плен живыми, мы отсылали вместе с остальными пленными солдатами Красной армии в тыл, и вскоре они уже ничем не выделялись из общего постоянно разраставшегося потока пленных.

Однако нам на собственном горьком опыте еще только предстояло узнать о том, какую большую и недобрую власть имели эти красные комиссары в частях Красной армии. Повсюду, где мы наталкивались на особо жестокие зверства, за ними, как правило, стоял какой-нибудь комиссар. Поэтому над вражескими позициями с наших самолетов сбрасывались иллюстрированные листовки, в которых русских солдат призывали убивать своих комиссаров и сдаваться в плен. И действительно, мы все чаще сталкивались с тем, что при каждом удобном случае русские убивали своих обычно ненавидимых лютой ненавистью комиссаров.