Читать книгу "Награда - Даниэла Стил"

— Только из сострадания я позволю вам здесь остаться, но предупреждаю: если у меня возникнет хотя бы малейшее подозрение в вашем участии в подпольной деятельности любого рода, вы немедленно будете арестованы и наказаны по всей строгости закона. Мы очень довольны, что живем именно в этом доме, нас вполне устраивает, как благодаря вам налажен наш быт, но вы должны уважать нас, подчиняться и следовать французским законам.

Гаэль лишь молча кивнула: ради матери и себя самой она была более чем готова согласиться на любые требования. Мать не переживет ни депортацию, ни тем более тюрьму, да и Гаэль тоже не хотела бы для себя подобной участи. Их комнаты на чердаке были сейчас самым безопасным местом, и она знала, что отец не стал бы ее осуждать. Теперь, когда они с матерью остались вдвоем и защитить их было некому, приходилось уповать только на милость оккупантов.

— Вам все понятно? — мрачно спросил командующий.

Она должна относиться к нему почтительно, хотя они убили отца, но им с матерью идти некуда.

— Да, мсье… — ответила Гаэль, подняв на него глаза, казавшиеся круглыми как блюдце на смертельно бледном лице.

— Хорошо. Вы можете похоронить отца как полагается, на своем семейном кладбище.

Остальным офицерам это явно не понравилось, судя по тому, как яростно они заговорили на немецком: этот человек совершил преступление против рейха, а его хоронят как героя. Командующий что-то сухо ответил, после чего снова обратился к Гаэль:

— Сделайте это быстро и без шума. Ваша мать сможет посетить церемонию?

— Вряд ли…

Он кивнул и позволил ей наконец уйти.

Гаэль тошнило, когда она поднималась на свой чердак по темной лестнице, которой до войны пользовались только слуги. Теперь это было ее жилище, в то время как немцы занимали все остальные помещения. Спасибо и за то, что командующий их пощадил. Все, чего она теперь хотела, — это покоя для матери. Бедняжка и так столько выстрадала.

Гаэль села на кровать и разразилась слезами: и облегчения, и скорби, но больше всего одиночества. Этим утром она потеряла отца, месяц назад — брата, а мать превратилась в подобие призрака, лучшая подруга исчезла.

Ночью она порылась в вещах отца, пока мать спала, но перед этим сходила к священнику. До него уже дошли печальные новости: слухи расходятся быстро. За то, что укрывали евреев, пытаясь уберечь несчастных от депортации, в тот день были расстреляны еще несколько человек из поместья. Евреев все равно выслали, а их защитников убили. Все заплатили высокую цену за мужество и сострадание, но волны зла остановить уже было невозможно.

Священник согласился отслужить панихиду по Рафаэлю де Барбе на следующий день, но по требованию командования посетить ее сможет только Гаэль.

Просматривая книги и бумаги отца, Гаэль наткнулась на конверт, где, кроме письма, были деньги, немного, но явно на такой вот случай. Долго на них не протянешь, но это все, что он мог сделать для семьи. Отец прекрасно понимал, что, если Гаэль держит в руках это письмо, значит, его уже нет, поэтому просил позаботиться о матери, быть осторожной, мудрой и спасать себя. Он написал все это лишь месяц назад и ни словом не упомянул о Сопротивлении, чтобы не подвергать опасности дочь и жену. Теперь, когда Гаэль знала, она пребывала в полном отчаянии от его смерти, но одновременно и гордилась отцом. Жаль только, что она ни о чем не догадывалась раньше, он помог бы Фельдманам, если бы дочь попросила об этом. Хотя вряд ли можно было что-то сделать, после того как они оказались в лагере для интернированных.

Ходили слухи о побегах из лагерей, но таковых было немного: большинству интернированных не хватало смелости сопротивляться или пытаться бежать. Если кто-то все-таки решался, то не всем это удавалось: многие были убиты при побеге или пойманы, возвращены и расстреляны в назидание остальным. В лагерях было полно женщин, детей, молодых парней и мужчин постарше, которые считали, что следует вести себя смирно, не перечить, и тогда немцы пощадят их родных. Кроме того, они же французские граждане, не какие-то иностранцы. Как же может родная страна ополчиться против них и отдать оккупантам на растерзание? Почти все они — люди порядочные, уважаемые, занимают приличную должность, далеко не бедные, владеют хорошими домами, законопослушные. Это в основном адвокаты, доктора, банкиры, как мсье Фельдман, то есть прекрасно образованные специалисты, но… евреи. А это теперь считалось тяжелейшим преступлением. Никто до этого момента по-настоящему не понимал, как велика ненависть нацистов к евреям. Отныне следовало всеми силами избегать общения как с друзьями-евреями, так и с родственниками, а лучше и вовсе отречься. Все средства, имущество, любая собственность евреев подлежала конфискации. Пусть они и не совершали никаких преступлений, их лишали всего.

Гаэль сунула конверт под матрац, решив тратить деньги только на лекарства для матери или если случится что-то непредвиденное. Сейчас ничего нельзя предугадать, а это все, что у них есть.

Этой ночью Аполлин снова приходила проведать ее, но Гаэль ничего не сказала ей о деньгах. Теперь она не доверяла никому, даже верной домоправительнице: всем есть что терять, включая собственную жизнь.

На следующий день после отпевания в маленькой часовне они со священником похоронили отца в безымянной могиле, поставив простой деревянный крест. Гаэль поклялась себе после войны устроить настоящие похороны. Хорошо хоть, вообще выдали тело и они смогли похоронить его дома. А надгробие можно заказать и позже.

Отец лежал рядом с сыном, но знали об этом только Гаэль да священник.

Через два месяца Гаэль исполнилось восемнадцать, и Аполлин испекла ей небольшой хлебец — огромная роскошь в эти дни, — воткнув в него свечку. В остальном же день прошел незаметно. Она ничего не сказала матери, которая вообще не поднималась с постели и теперь принимала снотворное дважды в день, если Гаэль удавалось его достать. Сама девушка больше не отходила далеко от дома: гуляла по дорожкам поместья, иногда посещала ферму, заходила в деревню, чтобы приобрести какую-нибудь мелочь для матери и запастись продуктами по карточкам. Приходилось также ездить через две деревни в аптеку за снотворным, с помощью которого мать приспособилась избегать реальности и жить в мире собственных фантазий, где никто не мог до нее дотянуться.

Теперь Гаэль стала совсем одинокой.

Как-то днем она возвращалась из деревни, думая об отце и брате, которых ей так не хватало. Хорошо еще, что у них с матерью были еда и жилье, за что девушка мысленно в который раз поблагодарила немецкого начальника.

Гаэль была уже на полпути к дому, когда увидела полицейский грузовик. Прежде чем ее заметили, она сбросила скорость, а потом и вовсе съехала на обочину, чтобы не подвергаться допросу. Ее взору предстала знакомая картина, вмиг вернув мучительные воспоминания. Мужчину, двух маленьких детей и женщину с надрывавшимся в плаче грудничком на руках вывели из дома под дулами винтовок и приказали сесть в грузовик.

Гаэль вспомнила Фельдманов, хотя эти люди явно попроще, да и жилье бедное. В этот момент краем глаза она уловила какое-то движение и, присмотревшись, увидела малыша, который пытался выбраться из окна, расположенного у самой земли, по-видимому, подвального помещения. Мальчик прятался за ржавыми трубами, и о нем, похоже, совершенно забыли, потому что грузовик уехал. Малыш выбрался в чем был — в коротких штанишках, без пальто — и дрожал от холода. Зато был почти незаметен постороннему взгляду.