Читать книгу "Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова"

Приходили и ряженые — компании молодых людей в масках и в шубах, вывернутых наизнанку. Они пели колядки, танцевали и поздравляли нас с праздником. Ряженых угощали сластями, и они шли колядовать в другие дома.

На другой день после елки к нам с утра приходили с визитом знакомые — священник отец Владимир с женой, доктор Сироткин, сослуживцы отца, учителя. На Рождество большой стол был уставлен блюдами с жареными индейкой, уткой, курами, рябчиками, а на Пасху на столе красовался еще и окорок и множество крашеных яиц. Окорок готовили дома. Сырой окорок обмазывался тестом из ржаной муки и ставился в русскую печь на несколько часов. Готовый вынимали из печи, снимали с него корочку из запекшегося теста, украшали бумажными цветами и подавали на стол. Дети любили есть корку из ржаного теста, пропитавшуюся жиром и очень вкусную. Нам она нравилась даже больше, чем сам окорок.

Когда приходили с визитом гости, по одному ли, по два или по три человека, папа сначала подводил их к отдельному закусочному столику, где были разнообразные закуски: черная и красная икра, семга, балык, шпроты, анчоусы и килька, а также стояли водка и коньяк. Гости стоя выпивали по рюмке-две водки или коньяка, закусывали, а потом уж садились за большой стол. Съедали что кому нравится и довольно быстро уходили, так как им надо было побывать с визитами еще в нескольких домах. Визиты продолжались и на второй, и на третий день, и столы так и стояли накрытыми всё это время.

В 1916 году мы уехали из села Красный Яр в село Барзас и прожили там с ранней весны до осени, а потом вернулись домой.

Я не знаю, с чем это было связано, но думаю, что отцу предложили там временную работу. В Барзасе мы жили в отдельном доме с русской печью и полатями под потолком в самой большой комнате. Две другие комнаты — поменьше — служили спальнями. Часть большой комнаты с русской печью отделялась занавесью, образуя помещение для кухни, а полати оставались в другой, большей ее части. Этот дощатый настил под потолком доставлял детям большое удовольствие. В Красном Яре у нас не было полатей, а здесь можно было забраться сначала на печь, а оттуда перелезть на полати, лежать на животе и смотреть сверху на то, что делается в большой комнате, особенно когда к родителям приходили гости или кто-нибудь к отцу по делу.

Участок земли, примыкавший к нашему дому, был обширным передним двором с березами и кустами шиповника, на нем росли также два огромных кедра, между которыми мы повесили удобный гамак. В гамаке свободно могли разместиться я и два брата — Игорь и Олег. За домом был огород, за ним — поле, засеянное овсом, а дальше — другой обширный кусок поля с речкой, за которым начинался лес, и часть леса тоже принадлежала нашему дому. Сознание того, что и лес, и речка, и поле принадлежат нам и никто не может незваным зайти на нашу территорию, создавало великолепное ощущение.

Что мне запомнилось из нашей жизни в селе Барзас?

Ранней весной, когда мы только приехали и в лесу кое-где еще оставался снег, выросла черемша, которую там называли полбой. Ее собирали, мелко нарезали толстые стебли без листьев, подсаливали и смешивали со сметаной. После этого накладывали на ломти хлеба и ели. Было очень вкусно: у полбы был сладковатый вкус, и от нее шел сильный запах чеснока. Это была первая зелень из леса, насыщенная витаминами, о чем мы тогда и не догадывались. Запомнился также и березовый сок, который папа приносил нам из леса. Ни черемши, ни березового сока в Красном Яре мы даже не пробовали.

В Барзасе с нами была только Марфуша, и мама сама занималась домашним хозяйством. Никакой скотины и птицы здесь не держали. Всю еду мама готовила сама, Марфуша была в основном с детьми, но и маме помогала. Иногда вечером мама спрашивала папу и нас, что приготовить завтра на обед. И, перебрав несколько вариантов, мы, например, приходили к выводу, что хотели бы жареного глухаря или тетерку. И тогда папа рано утром шел с ружьем на знакомое ему место, где токуют эти птицы, и приносил одну птицу. Мама вымачивала ее в маринаде и жарила. На обед всегда был какой-нибудь суп, а на второе — жареная дичь с моченой брусникой и маринованной свеклой.

Если мама спрашивала: «Дети, что бы вам хотелось на ужин?» — и мы сходились на жаренных в сметане пескарях, то мама отправляла нас на нашу речку с удочками, и мы приносили целый котелок пескарей. Мы с Игорем ловили сами, а за Олега удочку забрасывала Марфуша. И зажаренные в сметане пескари казались нам необычайно вкусными. Когда в другой раз мы выражали желание поесть жареных грибов, тоже со сметаной, то ходили с папой в осиновый лесок, где было много подосиновиков. Собирали только шляпки молодых подосиновиков, а ножки не брали. Папа находил два прутика, очищал их так, чтобы на конце каждого оставался отросток, и мы нанизывали шляпки на эти прутики. Так что за грибами шли без корзин, а домой приносили два прута с нанизанными на них шляпками, которых хватало, чтобы мама нажарила полную большую сковородку. Папа также приносил из леса много белых грибов-боровиков, из них варили суп, их сушили, жарили, солили и мариновали. Надо сказать, что коренные сибиряки не собирают ни белых, ни подосиновиков, а только те грибы, которые можно солить сырыми, — грузди, рыжики, волнушки. Засоленные с чесноком, укропом, смородиновым листом, эти грибы служили основной закуской под водку.

Однажды соседи — крестьянская семья — взяли меня с собой за груздями. Направлялись в определенное место в лесу и ехали на телеге, на которой стоял большой плетеный из прутьев короб, а сборщики груздей сидели с корзинами по краям телеги, свесив ноги. Когда приехали в лес, лошадь распрягли и пустили пастись. Мы все разбрелись поблизости и стали срезать шляпки груздей, которых там было множество. Наполненные корзины высыпали в короб и опять шли собирать. Довольно быстро набрав полный короб и корзины, мы поехали домой. Грибы я собирала не для нас, поскольку груздей мы там не солили, а просто заодно с местными крестьянами.

А вот за опятами осенью я ходила с мамой и ее приятельницами — местными учителями. Одному человеку в Барзасе заказали сплести для всех нас новые лапти. Надевали их на черные чулки и завязывали красными лентами. Сборщики опят очень красиво выглядели в этом наряде, отчего этот поход так хорошо запечатлелся в моей памяти. Срезали только шляпки опят, причем размером не более медного пятака. А дома мама их мариновала и укладывала в банки. Маслят, которые и мариновали, и жарили, было очень много на нашем овсяном поле и возле речки. Шампиньоны же считались несъедобными, их никто не собирал.

Мне запомнилось еще одно происшествие, которое случилось в Барзасе. Однажды летом во время игры во дворе меня больно ударила одна из девочек, и я заплакала. А затем пошла в дом, взяла на кухне чапель — длинную палку с металлическим сковородником на конце, вернулась во двор и ударила девочку этим чапелем по голове. Она закричала. Выбежала ее мать. Оказалось, что на голове у девочки кровь. Моя мать тоже выбежала, чтобы помочь девочке. А я поставила на место чапель, ушла из дому и где-то спряталась. Вернулась в дом только тогда, когда пришел домой папа, зная, что он меня защитит. Мама рассказала отцу про мой проступок, и особенно их удивило то, что я сходила домой за чапелем, а не дала сдачи сразу. При этом мама сказала: «Вот, мстительная полячка!» Слово «мстительная» меня не удивило — это было понятно, а вот почему она назвала меня полячкой, понять не могла, и папа тоже. Тогда мама рассказала, что она много раз слышала, как ее бабушка — мать отца — молилась дома по-польски, и поэтому она знала, что бабушка была родом из Польши. Значит, и во мне есть польская кровь.