Читать книгу "Мемуары генерала барона де Марбо - Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо"

Я уже сказал, что время моего поступления в коллеж (конец 1793 года) совпало с правлением Конвента, кровавая тень которого нависла над Францией. Делегированные им представители народа проверяли все провинции, а те из них, кто властвовал на юге, регулярно посещали коллеж в Соррезе, поскольку слово «военный» приятно звучало для их слуха. У гражданина Ферлюса был особый дар убеждать их в том, что коллеж предназначен для формирования новой молодежи — надежды отечества. Таким образом, он получал все, что хотел. Наш директор стремился их убедить, что мы имеем прямое отношение к армии и что мы являемся ее питомником. Этих представителей принимали у нас в коллеже по-королевски. Перед их приходом все ученики надевали военную форму, батальон маршировал перед ними во всей красе. Часовые стояли у каждой двери, как на плацу. Соответственно моменту игрались пьесы, в которых в самом чистом виде царствовал дух патриотизма. Пелись национальные гимны. Когда представители приходили в классы, особенно на уроки истории, то всегда находился случай, чтобы произнести несколько тирад о великолепии республиканского правительства и о важности патриотических добродетелей, которые этим правительством проповедовались.

Мне вспоминается один случай, связанный с визитом такого представителя по имени Шабо, бывшего капуцина, который однажды на уроке задал мне вопрос по римской истории, спросив, что я думал о Кориолане, почувствовавшем себя оскорбленным соотечественниками, забывшими о его заслугах, и ушедшем к вольскам, заклятым врагам римлян. Дон Ферлюс и другие учителя дрожали, боясь, чтобы я не одобрил поведение римлянина, но я вынес ему порицание, говоря, что «хороший гражданин не должен никогда поднимать оружие против своей родины, не думать об отмщении, как бы ни были справедливы причины его неудовольствия». Представитель был так доволен моим ответом, что обнял меня, сказал несколько комплиментов директору коллежа и преподавателям, поблагодарив их за правильные принципы, которые они воспитывают в своих учениках.

Но даже этот успех не уменьшил моей ненависти к членам Конвента. Эти представители внушали мне ужас. У меня уже было достаточно соображения, чтобы понять, что совершенно не обязательно было проливать столько французской крови, чтобы спасти страну. Что гильотины и убийства были, по существу, жуткими преступлениями. Я не буду здесь рассказывать о системе подавления, которая сковала нашу несчастную родину. Но как бы ни были ярки краски, используемые историей для описания ужасов террора, реальность все равно превосходила ее описания. Что казалось наиболее удивительным, так это глупость и пассивность, с какими население в массе позволяло этим людям властвовать над собой, хотя большинство из них не имели к этому ни малейшего дарования. Что бы ни говорилось, но почти все члены Конвента были страшной серостью и их восхваляемая смелость происходила прежде всего из страха, который они испытывали друг перед другом. Боясь быть гильотинированными сами, они были согласны на все, что от них хотели получить главные зачинщики.

Во время моей ссылки в 1815 году я встречал массу бывших членов Конвента, которые, как и я, были вынуждены покинуть Францию.

И они не отличались ни твердостью, ни смелостью и мне часто признавались, что голосовали за смерть Людовика XVI и за некоторые другие отвратительные декреты только потому, что хотели спасти собственную голову. Воспоминания об этом времени меня настолько потрясли, что теперь все, что может быть направлено на восстановление демократии, вызывает у меня омерзение. Настолько я убежден теперь, что массы народа слепы и что наихудшее правительство — это именно правительство народа.

Глава V

Я приезжаю в Париж к отцу и братьям. — Отца назначают командующим 17-м дивизией в Париже. Он отказывается следовать взглядам Сийеса и уступает место Лефевру

В августе 1798 года мне только что исполнилось 16 лет. В конце февраля я покинул коллеж в Соррезе. У моего отца был друг по имени Дориньяк, который взялся отвезти меня в столицу. Дорога в Париж заняла восемь дней. В марте 1799 года я прибыл туда в тот самый день, когда впервые сгорел театр Одеон. Свет от пожара распространялся далеко вдоль Орлеанской дороги, и я поначалу решил, что это был свет от многочисленных фонарей, освещавших столицу.

Отец в то время жил в красивом особняке на улице Фобур-Сент-Оноре, № 87, на углу маленькой улицы Верт. Я приехал во время обеда. Вся семья была в сборе. Невозможно было выразить мою радость, когда я увидел всех моих близких вместе. Это был один из самых прекрасных дней моей жизни.

Была весна 1799 года. Республика все еще существовала, правительство состояло из пяти членов исполнительной Директории и двух палат, одна из которых называлась Советом старшин, а другая — Советом пятисот.

Отец принимал у себя тогда очень многих. Я познакомился там со своим ближайшим другом генералом Бернадоттом, а также с известнейшими людьми того времени — Жозефом и Люсьеном Бонапартами, Дефермоном, Нэйпиром-Танди (главой ирландских беженцев во Франции), генералом Жубером, Саличетти, Гаро, Камбасересом и другими. У матери я часто встречал г-жу Бонапарт и г-жу де Кондорсе, а также мадам де Сталь, уже ставшую знаменитой благодаря своим литературным трудам.

Я жил всего месяц в Париже, когда окончился срок действия законодательной власти и надо было готовиться к новым выборам. Отец, уставший от бесконечных волнений политической жизни и сожалея о том, что он не участвует больше в действиях нашей армии, заявил, что больше не согласится быть депутатом, что он хочет вернуться на действительную службу. События благоприятствовали его намерениям. После того как новый состав палат приступил к своей деятельности, произошла смена кабинета министров, в результате чего генералу Бернадотту поручили военное министерство. Он пообещал моему отцу отправить его в Рейнскую армию.

Таким образом, отец отправился в Майнц как раз в тот момент, когда Директория, узнав о разгроме Итальянской армии под командованием Шерера, решила послать в Италию нового главнокомандующего — генерала Жубера, управлявшего в Париже 17-й дивизией (ставшей с этого момента 1-й)[16]. Последняя должность освободилась, и Директория, понимая всю политическую важность этого поста, решила поручить его человеку способному и твердому в своих убеждениях. Бернадотт предложил это место моему отцу. Отец же, только что отказавшийся от политической деятельности для того только, чтобы вернуться на войну, отказался и от поста командующего в Париже, но Бернадотт показал ему уже подписанное предписание и добавил, что как друг просит его согласиться, а как министр он это ему приказывает.

Отец подчинился и уже на следующий день перебрался в штаб-квартиру Парижской дивизии, располагавшуюся в то время на набережной Вольтера, на углу улицы Сен-Пер, в здании, которое теперь разрушено, а на его месте построено несколько новых домов.