Читать книгу "Моцарт - Марсель Брион"

Отличавшаяся благожелательностью и простотой, сочетавшимися с самым очаровательным природным величием, императрица приняла Моцартов так любезно, что от их смущения не осталось и следа, и они почувствовали себя совершенно непринужденно. Вольфганг без тени робости прыгнул на колени императрице и свернулся калачиком, а она осыпала его ласками. Императорские дети теснились вокруг него, чтобы полюбоваться «чудом». Отдавшись непосредственности, не знавшей границ, если он чувствовал себя любимым, Моцарт весело играл с эрцгерцогинями, а когда упал на прекрасно натертом полу посреди большой залы, та из них, которую звали Марией Антуанеттой, подняла его и приласкала, чтобы утешить смущенного ребенка. Вернувшись на колени к императрице, Вольфганг указал пальцем на княжну, которой неисповедимый рок сулил трагическую судьбу королевы Франции, и с самым серьезным видом объявил: «Когда вырасту, я на ней женюсь». Мария Терезия, и глазом не моргнув, спросила: «Почему?» «Потому что она была добра ко мне», — ответил Моцарт.

Недовольный, подозрительный, порой строптивый, если оказывался в окружении людей, не понимавших музыку или смотревших на него с тем полупрезрительным удивлением, с каким смотрят на ученую собаку, Вольфганг не уставал играть, когда тонкая интуиция подсказывала ему, что его слушают доброжелательные знатоки. Император Франц I и композитор Вагензейль, который учил музыке юных князей и был законодателем музыкальных вкусов двора, потребовали, чтобы Моцарт дал концерт. Не заставляя долго себя упрашивать, Моцарт уселся за клавесин и без конца играл, импровизировал, изобретал так талантливо и с таким подъемом, что буквально очаровал императорское семейство. Император пожелал увидеть «трюк» с закрытой от глаз исполнителя клавиатурой. После того как Моцарт во власти своего вдохновения сделал все, что мог, Вагензейль принес стопку нот и предложил ему поиграть с листа. Хитрец Вольфганг согласился при условии, что переворачивать страницы будет сам Вагензейль. Тот с улыбкой подчинился капризу удивительного маленького виртуоза и оказал ему эту честь, что обессмертило имя старика-композитора больше, чем все его собственные сочинения.

Проходил час за часом. Маленькому клавесинисту подкладывали все более и более трудные пьесы, но он без смущения с ними справлялся. Леопольд, поначалу слушавший игру сына с некоторой опаской, торжествовал, бросая на окружающих гордые взгляды. Наконец императрица сказала, что нельзя перегружать ребенка. Приглашенным музыкантам предложили угощение, а по окончании аудиенции им была предоставлена возможность осмотреть замок. Какое великолепие открылось их восхищенным взорам! Небольшие гостиные, обтянутые китайскими шелками, расшитыми изображениями фантастических птиц, фарфоровые и зеркальные комнаты, покои со стенами бледно-зеленого цвета, украшенными золотыми орнаментами, мозаикой из разноцветного искусственного мрамора, изображавшей листву каких-то экзотических деревьев, рисунками в виде перьев. Меж причудливых арабесок, украшавших потолки, резвились серебряные обезьяны. Здесь было собрано все самое прекрасное, самое изящное, созданное гением рококо, все то, что могла придумать самая изощренная фантазия для услады глаз и ума, для покорения сердец и пробуждения самых высоких чувств.

Потом Моцарты обошли сады, пораженные перспективой, открывавшейся в конце бесконечных аллей, протянувшихся между сплошными зелеными стенами из подстриженных на исиёнский манер деревьев, и под конец едва не заблудились в нескончаемых рощах с фонтанами и статуями, подивились искусственным руинам, называвшимися «развалинами Карфагена», на ощупь пробрались по лабиринту и полюбовались обелиском, ввивавшим у них представление о Древнем Египте, отзвук которого мы слышим в Волшебной флейте. Моцарт то и дело задерживался в искусственных пещерах между пугающими фантастическими нагромождениями скал, с интересом рассматривал сверкающие камни, атлантов с ониксовыми и малахитовыми глазами, таинственные источники с невидимыми шумными водопадами, гул которых был слышен за каменной стеной, испещренной фрагментами каменного угля, конкрециями кальцита, ляписа и агата.

Гроты всегда обладали для Моцарта каким-то особым очарованием. Ребенком он восхищался гротами Шёнбрунна, позднее опишет до того ошеломившие его гроты парка графа Кобенцля, что, став масоном — «вольным каменщиком» и задумав в свою очередь основать собственную ложу, назовет ее «Грот». Да и события Волшебной флейты развертываются в мрачных, похожих на пещеры приделах египетского храма, в котором властвует Зарастро.

Вольфганга, Наннерль и их родителей много раз приглашали в Шёнбрунн. Они играли в четыре руки с эрцгерцогами и эрцгерцогинями, развлекались вместе с ними, довольные интересом к музыке, который проявляла императорская семья. Чтобы они могли появляться во дворце в более достойной одежде, чем та, которую предполагало зальцбургское чувство элегантности, Мария Терезия приказала доставить в гостиницу Белый бык два костюма, которые Леопольд Моцарт с гордостью описывает в одном из своих писем Хагенауэру. Костюм для Вольферля был сшит из тончайшего драпа лилового цвета с таким же муаровым жилетом, и весь комплект был отделан широким золотым галуном. Эта одежда была сшита для эрцгерцога Максимилиана. Платье для Наннерль, из гардероба эрцгерцогинь, было сшито из «тафты с тканым узором и с отделкой в виде всяких штуковин», простецки пишет Леопольд, не разбиравшийся в тонкостях женской одежды. Дети Моцартов вели себя настолько непринужденно, что Вольфганг, как-то присутствовавший на уроке скрипки, который ежедневно давал эрцгерцогу Иосифу Вагензейль, не постеснялся заметить, что эрцгерцог фальшивит, а Мария Терезия вместо того, чтобы рассердиться, одобрила искренность юного виртуоза и безупречность его музыкального слуха.

Интерес венского общества к маленькому музыканту был настолько велик, что без договоренности меньше чем за неделю залучить его к себе было невозможно. У подъезда Белого быка постоянно останавливались экипажи с секретарями знатных вельмож, вручавшими приглашения, или же с движимыми восхищением, а то и просто любопытством дворянами, считавшими своим долгом засвидетельствовать почтение музыкальному семейству. Любой аристократический дом счел бы для себя позором не предложить своим гостям Моцарта в качестве украшения какого-нибудь концерта, званого обеда или ужина. Падавший от усталости Вольфганг бегал из одного дворца в другой, так как его родители не осмеливались отказываться от приглашений высокопоставленных особ, которых считали потенциальными покровителями сына. Сознавая абсолютную зависимость музыкантов от общества, которое могло по своей прихоти либо обеспечить им безбедное будущее, либо предоставить умирать с голоду они послушно являлись в дома людей, относившихся к талантливому ребенку как к диковинке вроде заезжего канатоходца или жонглера.

Представление о том, как мог выглядеть любой из таких изнурительных дней, можно составить, прочитав взятое наугад письмо Леопольда друзьям в Зальцбург, например, от 19 октября 1762 года, в котором он писал: «Сегодня мы были у французского посла. Завтра, с четырех до шести, прием у графа Гарраха, правда, я точно не знаю, у которого именно. Это я пойму по тому, в какую сторону нас повезет карета, — ведь за нами всегда посылают экипаж с эскортом из лакеев. С половины седьмого до девяти часов мы участвуем в концерте, который должен принести нам шесть дукатов и в котором будут играть самые знаменитые венские виртуозы. Желая быть уверенными в том, что мы наверняка откликнемся на приглашение, о дате приема обычно договариваются за четыре, пять или шесть дней. В понедельник мы идем к графу Паару. Вольферль очень любит гулять пешком по меньшей мере два раза в день. Недавно мы пришли в один дом в половине третьего и оставались там почти до четырех. Оттуда поспешили к графу Гардегу, приславшему за нами карету, которая отвезла нас галопом в дом одной дамы, от которой мы уехали в половине шестого в экипаже, присланном за нами канцлером Кауницем, в чьем доме мы играли примерно до девяти часов вечера».