Читать книгу "Бунт Дениса Бушуева - Сергей Максимов"

И вдруг рассмеялся широко и откровенно. Круто повернулся.

– Слушайте, товарищ Бушуев, расфилософствовались мы с вами, а про дело-то и забыли…

Бушуев тоже как бы разом очнулся. И ему стало стыдно. Он поймал себя на том, что с интересом слушал Муравьева. И за этим отвлеченным разговором совсем позабыл про деда Северьяна. Впрочем, тут же подумал, что разговор этот, затеянный Муравьевым, вовсе уж не был таким отвлеченным, каким мог показаться на первый взгляд, – все это непременно касалось не только его, Дениса, но и находилось в какой-то неуловимой связи с делом старика.

Между тем Муравьев снова сел и снова стал перебирать бумаги, хмуро и сосредоточенно.

– Вы простите, товарищ Бушуев, – не поднимая глаз, тихо сказал Муравьев. – Северьян Бушуев ваш родственник, и мой вопрос, быть может, не совсем учтив. Но скажите, – вы-то в деревне жили, а я никогда не жил, – скажите, неужели ненависть к советской власти у «отрицательных персонажей» так велика, что восьмидесятилетний старец способен убить коммуниста только потому, что он – коммунист? Это я, конечно, не о вашем деде, а так, в принципе спрашиваю.

Карие глаза Дениса блеснули холодным, злым блеском. «Что он плетет? То – так, то – так!» – мелькнуло у него.

– Послушайте, товарищ Муравьев, я пришел к вам, чтобы постараться облегчить судьбу старика, если это возможно, а вы… Я повторяю: я не верю в то, что Мустафу Ахтырова убил мой дед. Да ведь и вы, кажется, всего пять минут назад склонялись к тому же…

Муравьев усмехнулся.

– Больше того: я убежден, что убил не он… – спокойно сказал Муравьев.

Бушуев во все глаза жалко и как-то растерянно посмотрел на него.

– Как так?

– Да вот так – из всего следственного материала видно… Да что вы в самом деле! – вдруг воскликнул он. – Ведь Северьяна Бушуева уже и в саду не было во время убийства!..

– Почему же… так почему же его не освободят? – все также растерянно спросил Бушуев.

Муравьев нервно дернул плечом.

– Да ведь тут сознание… или круговая порука – как угодно называйте. Быть может, старик просто покрывает преступника. Это у «отрицательных персонажей» бывает. Народ они крепкий.

Бушуев сидел, опустив голову. Десятки мыслей, как стрижи, метались и сталкивались. «Покрыл!» Кого мог покрыть дед Северьян, и почему? Алима? Кладовщика? Гришу?

– Вот что! – решительно сказал Муравьев, закрывая папку и кладя на нее тяжелую ладонь. – Конечно, ваши костромские ротозеи никогда не найдут убийцу. Дед же ваш вряд ли выдаст его. У меня на этот счет есть сведения. Мы его в лагере недавно допросили – и слышать не хочет!.. Поэтому ну-ка разберемся, Денис Ананьевич: можно ли освободить человека при такой неудобной ситуации?

«Кончено, – подумал Бушуев, – ни за что не освободят».

– Дед мой был далек от политики. В этом я могу вас заверить, – сухо сказал он.

– Ну, да ведь и не сторонник же он был советской власти. И не мог им быть. Все-таки бывший собственник, свой трактир, свой пароход, свои мельницы…

– Мельниц у него никогда не было… – поправил Денис.

– Разве? А я думал, что были… Но не в этом дело. Дело в том, что за вас просил нарком, а Андрей Януарьевич поручил мне помочь вам. И я вам помогу, даю слово… Путь пока будет такой: дело пойдет на пересмотр в Спецколлегию Верховного Суда. Статью с пятьдесят восьмой попробуем переквалифицировать на бытовую. Мотивировка для освобождения – преклонный возраст, чистосердечное раскаяние, и так далее, и так далее…

– Спасибо… – искренне вырвалось у Дениса.

Муравьев качнул бритой головой и встал. Поднялся и Бушуев.

– Да ведь что ж – спасибо. Ваши заслуги. Вы напишите-ка старику, чтоб не упрямился и назвал преступника, – улыбнулся Муравьев, показывая неестественно ровные и белые зубы. – И еще: не сердитесь на критику ваших «Братьев». Ну, будьте здоровы.

Бушуев попрощался и вышел.

VIII

Спускаясь по широкой лестнице, и позже – в машине, по дороге домой, Бушуев неотступно думал о тайне деда Северьяна. Думал и о Муравьеве. Странное, сумбурное впечатление произвел он на Дениса. Было в нем и что-то располагающее, и что-то неуловимо тонкое, страшное.

Бушуев очень торопился, надо было съездить на дачу, а вечером быть в Политехническом музее, где ему предстояло читать на литературном вечере. За Еврейским кладбищем шоссе вскоре вытянулось в ровную широкую ленту. Бушуев дал полный газ. Машина рванулась, набирая скорость. Ровно и монотонно гудел мотор. Длинный дощатый забор по правую сторону от шоссе слился в серую сплошную полосу.

Солнце било в глаза. Денис опустил козырек над стеклом. Но и козырек не спасал. Мокрый, блестящий асфальт, как от зеркала, отбрасывал жаркие, веселые лучи солнца. И в этом черно-стальном блеске он вдруг увидел прямо перед собой миниатюрную фигурку девочки, выбежавшую на шоссе за мячом. Боковым взглядом, в какую-то сотую долю секунды, он заметил между кюветом и забором старушку в темном зимнем пальто, стоявшую на тропинке. Ему хорошо запомнилось ее испуганное, белое, как известь, лицо и то отчаянное движение рук, с которым она бросилась на шоссе через кювет.

Все, что произошло потом, Денис никогда не мог восстановить в точности в памяти. Ему запомнилось лишь, что действовал он подсознательно, повинуясь не разуму, а какому-то инстинкту отчаяния. Схватив мяч и заметив мчавшийся на нее автомобиль, девочка метнулась сначала назад, потом – к другой стороне шоссе, заметалась и вдруг присела на мокрый асфальт, в ужасе охватив руками головку в вязаной шапочке, из-под которой выбивались растрепанные кудряшки волос. Тормозить было поздно. Денис резко свернул направо. Машина взвизгнула, перелетела кювет, стукнулась колесами о наружный край кювета, вымахнула на тропинку и врезалась в высокий забор, дробя и ломая старые доски. Последнее, что еще помнил Денис, это – то, что правой рукой, предплечьем, он успел перед ударом машины о забор прикрыть лицо.

Потом наступил мрак. И – тишина.

IX

В начале апреля Ольга Николаевна Синозерская уезжала с дочерью в Крым. Уезжала надолго, месяца на полтора. Допросы, в связи с побегом брата из концлагеря, продолжавшиеся почти целый месяц, измотали ее в конец. Аркадий Иванович настоял на том, чтобы она взяла отпуск.

За неделю до отъезда, погожим днем, Ольга отправила на прогулку четырехлетнюю дочь Танечку вместе с матерью покойного мужа Еленой Михайловной, а сама принялась за разборку бумаг и старых писем. Деревянная зимняя дача, в которой Ольга снимала небольшую комнату на втором этаже, стояла всего лишь в пяти километрах от Москвы, неподалеку от шоссе, в старом запущенном саду, настолько густом, что летом солнце совсем не заглядывало в окна.

Комнатка была маленькая, тесная. У единственного окна стоял небольшой письменный стол, у левой стены – кровать, на которой спали Ольга и Танечка, по другую сторону окна стоял старый плюшевый диван, на нем спала Елена Михайловна. Посреди комнаты кривился круглый обеденный стол; в углу, у двери, нелепо выпячивался платяной шкап, к боку его прилепилась высокая этажерка, туго набитая книгами.