Читать книгу "Хрустальный ключ, или Жили-были мы - Анна Чернакова"

Тёма решительно направился к особняку. Стёпка потянулся следом. Но тут из-за поворота на набережную с грохотом вылетела карета, запряжённая четвёркой лошадей. Карета сверкнула стёклами, с запяток погрозил двухметровый гайдук[6], Стёпка еле успел отскочить к парапету. Бабушкины прокламации выпали из сумки и разлетелись по мостовой.

Из полосатой будки выскочил будочник и древком алебарды указал на один из листков. Стёпка поднял и, пожав плечами, подал ему. Будочник долго моргал, шевелил губами, потом лицо его просветлело, и он громко и радостно прочёл по слогам:

– Долой!

Но тут до него, видимо, дошёл смысл прочитанного. Глаза его округлились, он схватил Стёпку за рукав. Стёпка вырвался, отскочил в сторону. Будочник засвистел, заорал:

– Держи его!

Стёпка метнулся прочь. За ним, грузно топая, погнался будочник с алебардой, крича «Бунт! Стой! Держи его!». За будочником бежал Тёма, а за Тёмой – привлечённая свистками и криками, становящаяся всё больше толпа прохожих.

На Невском проспекте Тёма обошёл будочника и нагнал Стёпку. Теперь они неслись вместе. Стёпка на бегу говорил отрывисто:

– Адмиралтейство, архитектор Захаров… Казанский собор, архитектор Воронихин….

Тёма поинтересовался, не умеет ли Стёпа убегать от будочников молча, но Стёпка не услышал и продолжал бормотать. Мальчики пересекли улицу, свернули на тротуар перед богатым дворцом и, не сговариваясь, нырнули в стоящую у подъезда карету. Погоня промчалась мимо.

Распахнув дверь кареты, разъярённая молодая дама вытолкала мальчиков наружу.

– Дворец Белосельских-Белозерских, Тома де Томон, – сказал Стёпка, шлёпнувшись на булыжники.

– Подумаешь! Я, может, правнука этих Белозерских знаю. Лично… – начал Тёма.

Но времени развить эту мысль у него не было. Дама кричала и звала на помощь, и к карете уже бежали будочник и толпа. Мальчики вскочили и рванули вдоль Фонтанки к Неве.

Они подбежали к мосту как раз в тот момент, когда мост разводили, чтобы пропустить новенький, только что с Адмиралтейской верфи, парусник. Преследователи были совсем близко. Мальчики взбежали на поднятое крыло моста и остановились на краю – деваться было некуда. Величественный корабль медленно двигался между вздыбленными половинами моста. А снизу карабкался, опираясь на алебарду, злорадно ухмыляющийся будочник. Тогда Стёпка подхватил Тёму на закорки и по грот-марса рее[7] парусника, пришедшейся вровень с краями моста, перебежал на другую сторону.

Они кубарем слетели на набережную, отдышались. Преследователи грозили кулаками с того берега. Корабль удалялся. Тёма успел прочесть на борту надпись «Паллада».

– Фрегат! – сказал он небрежно Стёпке. – По стеньгам видно и по такелажу[8].

– Как, вы и это знаете? – удивился Стёпа.

Тёма помолчал, прищурившись, глядел вдаль. Поговорил задумчиво:

– Море – это вода и небо.

И так же задумчиво прочитал стих:

– Ты морячка, я моряк, Ты на суше, я на море, Мы не встретимся никак.[9]

На самом деле, он совсем не разбирался ни в видах кораблей, ни в их парусном оснащении, просто где-то когда-то слышал эти слова – «такелаж», «Фрегат «Паллада»[10], «стеньги». А моря вообще никогда не видел.

Какое-то время шли молча. Стёпка набрался смелости, шмыгнул носом, кашлянул:

– Вы на меня больше не сердитесь?

– Можно на «ты», – покровительственно разрешил Тёма.

Поплутав, как им казалось, достаточно, чтобы о них успели забыть, мальчики вернулись на набережную к особняку. Но о них, оказывается, помнили.

– Вот они! Попались, голубчики! – закричал будочник, хватая мальчиков за воротники. Их окружила толпа. – Бунтовщики! – объяснял будочник, показывая толпе прокламацию. – Вот написано «долой!»

Толпа возмущённо гудела. От дверей особняка подошёл величественный швейцар. Народ расступился, пропуская его. Швейцар взял у будочника прокламацию и громко прочёл:

– «Долой перья с дамских шляпок, защитим птиц!» Ну, и где ж тут бунтовщики, дурак?!

– А что ж они убегали?

– А что ж ты за ними гнался?

Народ засмеялся. Будочник сконфуженно оправдывался. Под шумок Тёма со Стёпкой проскользнули в парадную дверь особняка.

Это заметил только один господин. Был он высок, сухощав, лицом иноземец, одет элегантно и с первого взгляда похож на путешественника, осматривающего достопримечательности. Однако же по быстрым и цепким его взглядам ясно было, что человек он подозрительный. Господин ловко протиснулся к швейцару, взял у него прокламацию. Прочёл, хмыкнул. Потом вгляделся, достал лорнет. Оглянувшись, громко спросил с иностранным акцентом:

– А какой у вас в Петербурге есть год?

– У нас в Петербурге, барин, с утра был и есть одна тысяча восемьсот тридцать второй, – с усмешкой ответил швейцар.

– Очень удивительно, – пробормотал себе под нос господин. – А здесь написано одна тысяча девятьсот десять!

Господин отвернулся от швейцара, отщипнул уголок прокламации, лорнетом сфокусировал на бумажке солнечный свет и поджёг. Дым понюхал, попробовал на вкус съёжившиеся коричневые остатки.