Читать книгу "В тени вечной красоты. Жизнь, смерть и любовь в трущобах Мумбая - Кэтрин Бу"

Мать копошилась где-то за спиной Абдула. Она оттирала камнем влажное грязное белье[16]. Бросив взгляд на дремлющего на пороге Мирчи, Зеруниза воскликнула:

– Что такое? У тебя каникулы?

Мирчи ходил в девятый класс третьесортной частной школы. Преподавание там велось на языке урду. За обучение семья платила триста рупий в год. В бесплатной городской школе было всего восемь классов, да и вообще уровень образования там был очень низким. Учителя часто вообще не являлись на уроки. Правительство Индии было не сильно озабочено распространением общедоступного качественного образования, поэтому родители, хотевшие, чтобы подростки продолжили учебу в старших классах, вынуждены были платить за это.

– Садись за уроки или помоги брату, – скомандовала Зеруниза. Мирчи глянул на корпящего над крышками Абдула и открыл учебник математики.

В последнее время даже один вид мусора приводил Мирчи в уныние. Абдул старался не обращать на это внимания, хотя он не очень разделял родительскую веру в то, что брат закончит школу и благодаря своему уму и обаянию найдет хорошую работу. Мусульман на рынке труда не очень-то жалуют. Да, Мумбаи считается космополитическим городом, открывающим большие возможности для выходцев из любых слоев и общественных групп, и все же дискриминацию мусульман никуда не деть. Она оставалась прискорбной реалией жизни мегаполиса. Существовало множество вакансий, на которые представителям религиозного меньшинства было бы невозможно пробиться. Так, к примеру, мусульман почти не было среди персонала роскошных отелей, о которых грезил Мирчи.

По мнению Абдула, было вполне логично, что в городе с таким пестрым населением люди группируются примерно так же, как он сортирует мусор – подобное с подобным.

Слишком уж здесь много народу, чтобы всем досталась работа. Понятно, почему индуисты родом из Махараштры, принадлежащие к касте кунби[17], нанимают своих соплеменников, а не мусульман, занятых в утилизационном бизнесе. Однако Мирчи утверждал, что теперь все по-другому: касты и общественные группы смешиваются, старые предрассудки теряют вес, просто Абдул этого не замечает, потому что все время копается в своей мусорной куче.

Абдул спешил. Надо закончить до сумерек. В это время крепкие парни-индуисты приходят на майдан, чтобы поиграть в крикет. При этом они все время норовят попасть мячом в его ровно разложенные кучки, а то и ему в голову. Эти ребята явно проверяли его на выдержку – полезет он в драку или не полезет, следуя своему вечному принципу избегать конфликтов. Абдул дрался только один раз в жизни: он побил двух десятилетних пацанов, обидевших младшего брата. Но эти игроки в крикет были пострашнее десятилеток. Совсем недавно из-за них мальчишку-мусульманина отправили в больницу с проломленным битой черепом.

Где-то наверху в ветвях баньяна ковырялся Раул, пытаясь высвободить еще одного запутавшегося воздушного змея – трофей для последующей продажи. Листья на дереве были покрыты серым налетом, как и многие другие предметы и растения в Аннавади. Ветер гнал сюда с находящегося неподалеку цементного завода пыль, песок и кусочки щебня. «Ничего, от этого не умирают», – говорили старые обитатели квартала новоприбывшим, когда те жаловались, что густым, хоть топор вешай, воздухом, невозможно дышать, и от него появляются рези в глазах. На самом деле от этого постоянно умирали – одного свела в могилу нелеченая астма, у другого засорились легкие, третьего доконал туберкулез. Отец Абдула, с его вечным кашлем, нашел утешение получше. Он говорил, что цементный завод и строительные объекты, расположенные вокруг, обеспечивают работой всех, кто живет в районе аэропорта. Испорченные легкие – это неизбежное зло, необходимая цена, которую приходится платить за причастность к прогрессу.

В шесть вечера Абдул встал и победно огляделся. Над отелями поднимались облака дыма – так здесь по вечерам отпугивали насекомых. День прошел, и прошел успешно. Он успел все сделать до прихода любителей крикета! На земле красовались четырнадцать грузных мешков с рассортированным мусором. Абдул с двумя младшими братьями погрузил их в багажник ярко-салатовой трехколесной колымаги. Этот старый мотоцикл был чуть ли не самым ценным имуществом семьи Хусейнов. С его помощью Абдул доставлял рассортированные отходы на переработку. Сейчас надо скорее выруливать на ведущее к аэропорту шоссе и направиться в гудящий на все лады сиренами и сигналами город.

Движение было бурным. Улицы заполонили машины, велосипеды, автобусы, скутеры, между которыми с трудом лавировали и пешеходы. Пять километров Абдул преодолевал более часа. Особенно загружен был участок трассы рядом с садами отеля «Лила». Неподалеку от этого места расположилась стоянка, на которой сотни европейских автомобилей ожидали сервисного обслуживания. Местный сервис носил вычурное название Spa de car («спа для машин»). Здесь же шло строительство первой ветки городского метро. Оно будет вплотную подходить к эстакаде скоростного шоссе, ведущего к воздушным воротам города. Абдул опасался, что пока он толкается в этих пробках, у него кончится бензин. Но все прошло благополучно: ночная тьма уже окутала город, когда он въехал на своем скрежещущем драндулете в обширный трущобный район, называемый Саки-Нака.

Среди этих лачуг расположились мастерские, где велась переплавка металла и дробление пластика. Ее владелец всегда ходил в белой накрахмаленной курте[18] – как бы дистанцируясь от грязного производства, которым он управлял. Нанятые им рабочие все были черными как смоль – их лица вечно покрывал толстый слой копоти, а легкие наверняка были не менее черны от вдыхания металлической пыли. Несколько недель назад Абдул наблюдал тут страшную сцену: мальчику, подсовывающему пластик в шредер, отрезало руку. В глазах у него стояли слезы, но ни единого стона не сорвалось с его уст. Кровь струилась с изуродованной культи, а сам он застыл, понимая, что навсегда потерял возможность хоть как-то заработать на хлеб. А потом вдруг начал извиняться перед хозяином, тем, что весь в белом:

– Сахиб, простите! У вас не будет из-за меня неприятностей. Я не буду никому жаловаться.

Что бы там Мирчи ни говорил о прогрессе, в Индии простой человек по-прежнему должен был знать свое место. Конечно, Абдул хотел бы, чтобы все было по-другому. Но это было похоже на наивную детскую мечту, попытку написать свое имя на растаявшем кулфи[19]. Он вкалывал, как проклятый, работа его была малопривлекательной, всеми презираемой, но такой жребий был назначен ему от рождения. И вот, наконец, оказалось, что этот тяжкий труд приносит какую-то прибыль. Вот сегодня, например, он привезет домой много денег. Абдул уже прикинул в уме, сколько может стоить то, что он доставил на переработку. Сейчас самый сезон – очень много утилизируемых отходов, к тому же благодаря росту мировой экономики растет глобальный спрос на перерабатываемые материалы. Счастье, наконец, улыбнулось семейству Хусейнов, и оно получит такой барыш, какой большинству в Аннавади и не снился. Абдулу удавалось зарабатывать по пятьсот рупий в день, что примерно соответствует одиннадцати долларам. Этого было достаточно, чтобы приступить к реализации задуманного матерью. Мечту о том, чтобы выбраться из трущоб, лелеяли даже самые маленькие члены семьи Хусейнов, но помалкивали об этом. Именно для осуществления этого плана каждое утро Зеруниза будила своего старшего сына громкими ругательствами.