Читать книгу "Чучело-2, или Игра мотыльков - Владимир Железников"

— Будем знакомы, хлопец. — Он, излучая доброжелательство, обхватил Костину руку своей здоровенной лапой. — Судаков. — И пояснил: — Это мою машину угнали… Но ты мне сегодня помог. Подтвердил, что это не я. А то следователь подозрительный.

— Извините… меня ждут. — Костя еле вырвал у него руку, потом засмеялся и весело крикнул: — Я рад, что помог!

Так история с милицией закончилась, и Костя в тот же день выбросил из головы ее холодные, неуютные комнаты. Он умел забывать все, что ему было неприятно.

Правда, уже весной, когда фанатки очередной раз провожали Костю после воскресного дневного концерта, между ними возник разговор о сбитых стариках. Причем разговор начался из-за Кости. Они встретили на улице одного типа, с которым Костя не раз вместе угонял машины, тот его «обучил» этому ремеслу. Веселый такой тип, вечно похваляющийся своей силой и храбростью. Его и звали Весельчаком. Он увидел Костю в сопровождении девчонок, замахал издали рукой, переметнулся на их сторону, заулыбался:

— Не хотите ли прокатиться с ветерком? — Кивнул на вереницу припаркованных машин. — Любая, на выбор.

— А что?! — поддержал его Костя, скрывая свою нерешительность.

— Тогда отойдите за угол и ждите! — Весельчак направился к машинам.

Костя с фанатками прошли немного вперед и остановились. Оттого что фанатки молчали, Костя еще больше расхрабрился, глаза его лихорадочно блестели. Улыбался, острил, ёрничал:

— «Неужели в самом деле все фанатки отсырели?…» Нет, лучше «облысели»… Представляете, вы все лысые. У вас гладенькие, лысые головки. Волосы повылазили от страха. Все ясно: над вами прочно нависли тени милых старичков. Раскаяние мучает ваши души и сердца. Слезы готовы брызнуть из глаз!..

— Чего-чего? — спохватилась Ромашка. — Еще думать про каких-то стариков? Не сдохли — ну и черт с ними! Лично я живу вообще одним днем. А то вдруг трахнет бомбочка — и капут. Правда, Каланчонок?

Каланча, чтобы скрыть собственную неуверенность — ей до ужаса не хотелось лезть в чужую машину, — щелкнула Ромашку по носу.

— Больно, дура! — неожиданно психанула Ромашка.

— Больно? — рассмеялась Каланча. — А я же любя.

— Ребята, погода хорошая, солнце, — вмешалась Зойка. — Лучше прошвырнуться.

— А ты не пищи и не голосуй, тоже мне — агитатор! — сказала Глазастая. — Мы все — за!

Они медленно шли по улице, беспрерывно оглядываясь… Но вот из-за угла появились вишневые «жигули», домчались до них, остановились, улыбающийся Весельчак распахнул дверь, крикнул:

— Вали!

Они попадали в машину и полетели в неизвестную даль.

8

Ну и денек выдался. Боже, спаси и помилуй! Потом Лиза его часто вспоминала, потому что это было последнее воскресенье, прожитое ею по-старому.

Все началось ночью. Приснился странный сон, без начала и конца. Баба Аня кричала, звала: «Лиза!.. Лиза-а-а!.. Дочка, что же ты?» Проснулась, как говорится, в холодном поту. Обычно ей не снятся страшные сны, а все хорошие, веселые; проснется, улыбнется и дальше в подушку. А тут ужас! Хотя ничего не произошло, просто баба Аня ее звала, ну, может быть, слишком печальным голосом. И всё. А ей стало страшно. Лиза подумала, что зря вчера она ее отправила в Вычегду, надо было заставить переночевать в городе, а утром проводить. Как хорошо было бы на душе, если бы она сейчас была здесь. Вышла бы на кухню, а там баба Аня… «Совсем она у меня из головы вон, — подумала Лиза, — бедная, одинокая, разнесчастная старуха».

Тут Лиза поймала себя на том, что иногда не вспоминает о матери по целым неделям. Вот от чего ей стало страшно, а не от сна, догадалась — от того, что забросила родную мать. Решила: «Встану — сразу позвоню», но потом зачухалась по дому… и забыла.

Встала, набросила на Костю одеяло — оно валялось на полу, не удержалась, осторожно поцеловала, чтобы не разбудить. Тихонько убрала свою раскладушку. И закружилась. Выбежала в магазин: надо было что-то купить, а там ни «хрена подобного», схватила в кафетерии четыре пирожка с творогом, подхватила в овощном авоську с картошкой, пособачилась немного, что они продают гнилую, но ругаться длинно не стала — себе дороже: у них луженые глотки, все равно перекричат.

На обратном пути встретила Степаныча. Он злился, что Зойка, поганка, не захотела с ним ехать на садовый участок. «Воскресенье с отцом не может провести». Лиза, конечно, взяла сторону Зойки. До чего все родители одинаковые: вынь и положь им родное дитя, чтобы всегда оно было рядом.

— Конечно, я своего тоже пасу, — сказала Лиза, — но меру знаю.

Степаныч — мужик ничего. Стоящий. Лиза по привычке сделала ему глазки, хотя относилась к нему по-родственному — полжизни прожили в соседях. Поговорили, похохотали. Он полуобнял ее, произнес свою любимую фразу: «Ну, Лизок, когда будем дверь пробивать? У меня руки чешутся». Он как бы шутил, ёрничал, но Лиза заметила, что глаз у него подернулся надеждой, что он не шутит, а всерьез. Она засмеялась и скоро-скоро побежала домой, чувствуя на спине и на ногах его провожающий взгляд. От этого походка у нее стала совсем легкой, летящей. Дома подсушила на сковородке хлеб, а то он сырой, достала из холодильника плавленый сырок, надкусанный Костей, съела на ходу, стоя на одной ноге, влезла в домашний ситцевый халатик, накрутила бигуди. У нее на этот счет твердое правило: к вечеру надо быть в форме на всякий пожарный случай. А то вдруг подвернется компания, или кто-нибудь неожиданный заглянет в гости, или позвонит забытый, заброшенный кадр. Пойдут воспоминания, вздохи-охи… Лиза любила это. Потом она села за халтуру. Ее хорошенькое, умиротворенное личико приобрело сосредоточенное выражение, поэтому она очень испугалась и вздрогнула, чуть не упала со стула, когда комнату неожиданно оглушила громкая музыка.

Это проснулся Костя и сразу врубил маг на полную катушку.

— Ты что?! — возмутилась Лиза.

— Ничего, — спокойно ответил Костя.

Лиза посмотрела на сына — до чего он симпатичный, не смогла сдержать улыбку, махнула приветливо рукой, надела на уши от шума Костины старые наушники и застучала по клавишам машинки. «А куда ему действительно деваться, — думала Лиза, — когда у них всего одна небольшая комната и шестиметровка кухня? Попробуй развернись в этих хоромах!» Она вздохнула, словно ей стало жалко себя, что они живут в такой тесноте. Но на самом деле она любила свою квартирку и весь ее нелепый вид. Ей нравился громадный старый шифоньер бабы Ани — он занимал почти полкомнаты; ломберный столик под зеленым сукном, вытертый, в пятнах, но родной и близкий, на нем Лиза в детстве делала уроки, а теперь печатала; и овальное зеркало в красном дереве с канделябрами — в них почему-то всегда торчала одна свеча.

Два последних предмета — ломберный столик и овальное зеркало — это уже не от бабы Ани, а от дедушки и бабушки. Их Лиза, естественно, не знала, они для нее как миражи в пустыне. Вроде были, а может, и нет. Правда, одна фотография деда у Лизы имелась. На ней сидел мужчина в черной рясе, с большим крестом на груди. У него было простое доброе лицо, густая борода; длинные волосы, зачесанные назад, открывали высокий лоб. На коленях дедушки покоилась девочка лет трех, остроглазая и живая. Дедушка держал ее маленькую ладошку в своей широкой руке, держал крепко, и было видно, что оба они слиты этим рукопожатием навечно.