Читать книгу "Мировой кризис. Восток и Запад в новом веке - Тимофей Сергейцев"

Базой становления любой власти и всех государств являются знания исторического наследия. США при всем пафосе неолиберального проекта исторически являются колонией, освободившейся от метрополии и колонизирующей мир, опираясь на морской цивилизационный статус и расовое превосходство. Россия была и остается сухопутной империей, как Византия и Китай, опирающейся на примат политической культуры над этническим многообразием населения. И такой же была Россия внутри коммунистического проекта СССР.

Вторжение научного элемента в исторический знаниевый фундамент власти и государства выглядит как революция. Наука соблазняет упразднением государства и завершением исторического кризиса классического феодально-имперского государства, окончанием эпохи революций. Научное знание об устройстве общества, приобретая относительную историческую истинность – правдоподобие, стремится подчинить себе общество в целом, провозглашает возможность построения общества с нуля, во внеисторическом времени, как «системы» с известными научными внеисторическими законами функционирования, преобразования общества по правилам и методам научного эксперимента.

Воспроизводимость социума как научная, экспериментальная воспроизводимость составляет формулу: «воспроизводство условий – воспроизводство явления». Научное знание учреждает абстрактный субъект управления, стоящий над и за персоной власти, которая, в отличие от субъекта, всегда конкретна, создает кризис государства. Объем и интенсивность внутри– и межобщественного насилия в ХХ веке определяются именно победой научного основания воспроизводства власти над государственно-историческим. Автором и неолиберального, и коммунистического социальных проектов является одна и та же наука.

Сущность власти, базового и неустранимого общественного отношения рождается в коллективной социальной сущности человека, зависимости индивида от коллективов, в понимании индивидом этой зависимости как основы его жизни. Наука создает неолиберальный проект, соблазняя возможностью заменить власть как публичное отношение, основанное на явном приказе и добровольном подчинении, на управление людьми и социальными структурами как объектами исследования.

Люди и социальные структуры, становясь объектом, не знают, что ими управляют, не получают приказа и не обязаны подчиняться. Они формально – в их собственном представлении о себе – полностью свободны. Практика сохранения подобного положения дел и есть практика неолиберализма, тайной и закрытой идеологии. Первоначально она развивается как практика буржуазного экономического и социального поведения, но в ХХ веке становится массовой, тотальной.

Наука создает коммунистический проект так же, как возможность тотальной солидарности и народовластия (не будем путать его с всеобщей управляемой демократией) на основе публичной, открытой идеологии. Коммунистическая утопия при этом, правда, отрицала государство, двигаясь в либеральном русле, и в этом одна из причин ее краха, основанного на отступлении от собственных принципов публичности и открытости идеологии. Кризис феодального государства может закончиться его гибелью, как гласит либерализм, а может – модернизацией и становлением нового государства и власти. Социалистическая практика как историческая оказалась именно развитием государства в сверхгосударство, государство-над-капиталом.

Коммунистический проект – как и либеральный – есть попытка тотального развития субъекта, осознающего свои объективные обстоятельства и ограничения, над изменением, снятием которых такой субъект проводит работу, основанную на развитии научного знания. Различалась лишь социология субъекта – коллективистская у коммунизма и индивидуалистическая у либерализма. Сегодня либеральная утопия пытается адаптировать коллективистский элемент в свою систему за счет социальных сетей и виртуальных сообществ, разнообразных приемов этической пропаганды и этического бизнеса от «Весны жизни» (Life spring) до командо-строительства (team-bilding), по-прежнему, впрочем, опасаясь реальных коллективов.

Научнорожденные социальные проекты могут служить ускорителем социальных процессов. Но они имеют краткий жизненный цикл по историческим меркам, быстро заканчиваются, а история продолжается, «вечно возвращается», как сказал бы Ницше.

Воспроизводственный ресурс научного знания существенно короче во времени, чем знания исторического. История сама попадает в поле научного эксперимента над социумом как «материал», «не подчиняющийся» воле экспериментатора, несмотря на все попытки его «очистить» – например, в классовом отношении.

Идеология, опирающаяся на научное ядро как на догму, отрицающая исторический корпус социального знания, не занимающаяся своим собственным переустройством, проблематизацией и развитием, вырождается в утопию и далее в светскую веру, по мере того как научное ядро утрачивает действительность. Научный элемент идеологии должен рассматриваться всегда как недолговечный, развиваемый, неполный и фундируемый в своих провалах и слабостях корпусом долгосрочных исторических представлений.

Идеология Российского государства как социалистической многоэтнической сухопутной империи должна быть предметом как разработки, так и исполнения со стороны самого государства. Конституция России никак не запрещает этого, поскольку конституционно запрещается у нас навязывать идеологию людям именно в качестве убеждений и светской веры, что вредно не только для людей, но и для самой идеологии.

Армия и флот, являясь системообразующим, а не техническим (инструментальным) институтом государства, также должны быть как одним из базовых разработчиков, так и одним из базовых исполнителей идеологии. При этом нашей традиции соответствует открытый, публичный тип идеологии.

Мы выдвигали публичную научную идеологию глобализации – мировой коммунистической революции, на деле отказавшись от нее уже на стадии перехода к строительству социализма в одной, отдельно взятой стране. Раздел мира на два лагеря после 1945 года служил уже не столько распространению коммунизма, сколько военно-политическим целям удержания итогов войны и сохранения мира.

От построения идеального коммунизма как от действительной цели фактически отказался еще Сталин. Тем самым идеология реального социализма приобрела черты тайной, скрытой, либеральной, что подтверждается прямым заимствованием элементов либеральной идеологии – принятием целевых ориентиров потребительского общества, отказом от борьбы с капитализмом на мировой арене (конвергенция двух систем, разрядка и разоружение).

Нежелание исследовать реальный коммунизм, как называл построенное в СССР общество Александр Зиновьев, нежелание корректировать идеологию привело к ее сползанию к тайному типу и к переходу коммунизма в утопию.

Реальный социализм столкнулся с вопросом о необходимом соотношении исторического и научного элемента в социальном знании и идеологии: цикл жизни проекта, основанного на научном знании, должен быть вписан в исторические рамки.

Мы должны научиться строить не чисто искусственные социальные системы, где искусственное полностью и материально отделено от естественного как натурального, социоприродного, то есть действует принцип разделения «базиса» и «надстройки» – а именно таковы общественные системы и коммунистического, и либерального проектов, но естественно-искусственные и искусственно-естественные общественные системы, воспроизводимость которых не является чисто искусственной воспроизводимостью результатов естественно-научного эксперимента. В деятельности искусственное и естественное способны меняться ролями, в этом состоит принцип воспроизводства деятельности.