Читать книгу "Западня, или Исповедь девственницы - Ксения Васильева"

Наташа снова посмотрела на картину — и для того, чтобы завязался разговор «по инструкции», и просто потому, что эта картина как-то давала ей силы пережить эту комедию, но, пожалуй, с приставкой «-траги».

Аннелоре — они уже познакомились — живо и с любопытством спросила:

— Вам нравится?

И Наташа, как и прежде Динару, искренне ответила:

— Очень.

И Аннелоре вдруг, неожиданно для себя, растрогалась и почувствовала неизъяснимую симпатию к этой красивой и, как ей вначале показалось, холодной и капризной женщине. И самое главное, что она-то сама не придавала никакого значения папиной «мазне». Она не понимала ее, не любила, потому что живопись не принесла их семье ни денег, ни благополучия, ни счастья…

Но свои деньги Аннелоре сейчас отработает, она — честная женщина и знакомство мадам с Рихардом ей ничего не стоит. Они вместе посмотрят его коллекцию, а там — как будет… Во всяком случае, — вдруг со злостью подумала Анне, — никаких пакостей она против них делать не будет! И надо поработать над вентиляцией: войти в курс всего — вот что важно. И она улыбнулась и стала бойко болтать по-русски о том, что у ее отца много картин, но почти все они находятся у барона Фрайбаха, как того хотел и сам барон, который, собственно говоря, ей как второй отец. Наташа ответила, что с радостью посмотрела бы, и вообще, ей очень интересен и замок и все слухи о несметных шедеврах, которые там находятся.

На что Анне искренне вскричала:

— Что вы, дорогая, я просто скажу Рихарду, и мы с вами можем пойти туда в любое время!

Они оставили эту тему сразу же после того, как дамы обменялись телефонами и стали просто пить чай и болтать по поводу всяких пустяков — погоды, немножко политики в связи с Россией, немного о красотах страны, чуточку ностальгии… Время бежало незаметно, и когда Анне первая взглянула на часики, оказалось, что болтают они что-то около двух часов. Она вскочила и с ужасом заявила, что у нее полно дел и она рассчитывала на полчасика забежать, передохнуть, а получилось!..

— Это потому, — сказала она извиняющееся, — что вы — оба русские, это так для меня приятно, так важно. Ведь здесь русских почти нет, страна маленькая и никаких эмигрантов не жалует.

Наташа тоже встала, пробормотав, что и ей надо идти — очень не хотелось оставаться наедине с Динаром и выслушивать его замечания, рассуждения, и вообще ей не хотелось даже слышать его голос — сейчас почти нежный, с мягкими оборотами… Знает она все это…

Динар попытался было ее остановить, но она настояла на уходе, и Динар понял, что дальнейшие уговоры при Аннелоре совершенно ни к чему — они уже могут превратиться в некоторую перепалку, что хуже уговариваний, а этого не должно быть при посторонних.

Дамы ушли вдвоем, и Наташа на ходу сказала Анне, что подвезет ее, на что та рассыпалась в благодарностях…

«Чудный альянс!» — подумал Динар. Закрыв за ними дверь, сам он прошел в гостиную, сел и задумался. И вдруг ему не понравилось: и то, что они ушли вместе, и какое-то странное выражение глаз у Аннелоре, когда Наталья сказала, что ей нравится мазня папаши Селезнева… Ну как он мог довериться бабам?!

Динар не мог понять, как такое получилось, что он вдруг стал зависеть от двух очень ненадежных баб. Что одна, что другая. Но что делать? Как иначе добраться до этого Фрайбаха?! А без него — никуда. Никакие прекрасные идеи Динара не дадут ростка. И не собирается он этого барона грабить. Все произойдет постепенно и по-другому… Когда Динар был послом в этой стране, знал, конечно, про Фрайбаха, но руки тогда были коротки: такое дельце, какое он придумал тогда, в те годы, ему не провернуть. А теперь почти 100 процентов успеха. Придется кое-что корректировать по ходу…

Из дома Аннелоре позвонила Рихарду. Подошел его дворецкий негр, Сол, и Анне сразу сказала ему, чтобы он записывал. Рихард плохо слышал, по телефону почти совсем ничего не мог разобрать, и Сол важные разговоры сразу записывал и давал для ответа барону. Он записал, что Анне совершенно случайно познакомилась с очень милой дамой, русской, она — посол, но это ничего не значит, просто дама сама по себе мила и приветлива и любит живопись и папину картину, которая висела в том доме, где они встретились, восприняла с восторгом и, как показалось Анне, глубиной. А когда разговор вообще перешел на живопись, дама — ее зовут Наталья, Натали — сказала с грустью, что сейчас перенеслась бы в Россию, чтобы еще и еще пойти в Третьяковскую галерею и в Музей изящных искусств… Тогда Анне предложила ей, что поговорит с Рихардом, и возможно, если он согласится, они и посмотрят вместе галерею живописи и всего прочего, каких, может быть, мадам посол и не видела…

Вот такое было письмо.

Ответа не было довольно долго. Анне не могла видеть, как поморщился барон, читая его и думая о том, что согласиться придется, но ему вовсе не хочется никого принимать, тем более посла-даму.

Но барон был светским человеком и им и оставался, вот по этому и не было долго ответа. Наконец он тяжко вздохнул и написал — говорить он стал тоже с трудом: «Хорошо, Анне, раз уж ты обещала, пусть это будет через неделю, вот в такое же время — не позже». Сол передал ответ, Анне рассыпалась в благодарностях и извинениях, и они распрощались.

Да, с Рихардом становится все труднее и труднее общаться. И как пройдет этот просмотр? Как эти двое примут друг друга? Тут уж Анне придется потрудиться в поте, как говорится, лица. Ну что ж, она обязана. Но только этот визит, и все. Больше она пальцем не пошевелит, чтобы что-нибудь сделать для Динара.

Аннелоре, не раздумывая, позвонила Наташе и сказала, что барон Фрайбах ждет их через неделю в такое же время в замке, что он был в восхищении от перспективы познакомиться с мадам Натали и показать ей свои сокровища.

Наташа про себя усмехнулась: ну вот, начало положено. Начало какой-то истории, наверняка темной, других у нее не бывает.

А В РОССИИ ДОЖДИ КОСЫЕ…

А в деревне Супонево, что в России, стояла настоящая, довольно лютая зима… В одном из полубараков-полуизб, в захламленной душной комнате за столом, покрытым засаленной клеенкой, за бутылкой самогона и тарелкой маринованных грибов сидел Санек и горестно выпивал. Один.

Думал он о своей пропащей жизни. Приходили до слез обидные мысли. Воспоминания. Когда жива была Маринка, то ничего от нее, кроме тычков, он не видел, а как пришили ее, вроде бы и потерял что-то. Когда ему позвонили и сказали про то, что с ней случилось, он пить не стал — ну, так, стакан, разве это питье? — нарядился, взял все деньги, какие были. Танька, конечно, тоже собралась с ним, но он не позволил. Почему? Он и сам не знал, но сказал строго: не поедешь. Поминками распоряжалась соседка-старуха и Маринкина подружка Лерка, бабенка фигуристая, и морда смазливая. Санек на нее глаз положил, хотел примазаться, но так напился, что себя не помнил и очнулся уже в электричке с бутылкой водки в кармане и бутербродами в салфетке. Кто его провожал — не помнил. Дома Татьяна все расспрашивала, мол, как с квартирой Маринкиной… А что он мог казать?