Читать книгу "Кукла на качелях. (Сборник рассказов) - Яна Дубинянская"

Просто ушла – в фантасмагорию. Просто сошла с ума. Удивительно, насколько отстраненно я могу это воспринимать сейчас. Просто шагая по узкой пыльной улочке, каких много на задворках широких центральных кварталов, рядом с нескладным компьютерщиком. Того, о чем он говорит, не может быть… а почему? Потому что все случившееся произошло реально, я уже доказала это себе… А теперь вот: не разбивался бокал.

– Бокал – что-то вроде спецэффекта, – продолжал Ник. – Что в нем было, не знает даже мой компьютер, но я так думаю – обыкновенная вода. И вот, как только я это допустил и начал прокручивать другие варианты, почти сразу же попал в точку. Вы слушаете?

– Да? – я вздрогнула, сбрасывая эту ненормальную отстраненность, такую же безумную, как страх в темном коридоре. Фантасмагория… нет, есть что-то реальное, зафиксированное в памяти компьютера, я должна вдуматься в то, что скажет Ник, переспросить, если чего-то не пойму, это мой единственный шанс разобраться…

– Все довольно просто. Я разложил освещение по спектру, и оказалось так, как я и думал: в двух крайних прожекторах был «восьмой луч». Вы, конечно, никогда о нем не слышали, это вещь совершенно запрещенная, даже в военной промышленности. Но на телевидении его используют довольно часто.

– Восьмой луч?

– Или восьмая составляющая спектра, это, конечно, условное название, по физике оно гораздо сложнее, не в этом дело. Понимаете, на экране можно сотворить все, что угодно, сделать неотразимым красавцем и умником любого ничем не примечательного парня. Но если снимается программа с аудиторией, режиссура и компьютерная графика посредственному ведущему не помогут. Живых зрителей надо обрабатывать, и «восьмой луч» – самая удобная штука.

– Это воздействует на психику?

– Да, что-то вроде расщепления сознания. Каждый присутствующий какой-то частью своей личности ощущает себя единым целым с шоуменом. А результат – полное взаимопонимание, самое что ни на есть раскованное общение ведущего с публикой. Чтобы это выглядело на экране, надо еще работать и работать, но живая аудитория совершенно счастлива. Страшная вещь этот «восьмой луч». Если бы его использовали, скажем, в предвыборной компании… но политики этого друг другу не позволяют. Иначе никакой политики не было бы вообще. А телевидение – это же так безобидно, на телевидении можно все…

– Но ведь я была в студии одна…

– Тем более. Это излучение, если не реализовано сразу, может сохранять воздействие на довольно длительный срок. В студии вас только облучили, а потом…

А потом ярко светило солнце, и на качелях качалась кукла, а я… нет, это была не я! Что-то вроде расщепления сознания, сказал Ник. Моего сознания – но зачем?!

– Ник, может быть… это было случайно?

Я смотрела на него в упор, и он кивнул головой – нетвердо, несмело, он отвел утомленные покрасневшие глаза, слишком честные, чтобы не быть открытой книгой. Как было бы хорошо – если бы случайно, если бы просто забыли убрать прожекторы после очередного жульнического шоу, а я по неприятному, но не настолько уж роковому совпадению попала под воздействие этого безусловно запрещенного «восьмого луча». Если бы можно было на этом поставить точку, ведь все кончилось хорошо, моя девочка жива и здорова, и летом мы с ней поедем в гости к хорошему бородатому парню-компьютерщику, веселому и честному… Слишком.

– Нет, – медленно сказал Ник. – В предыдущей записи, где девушка-блондинка, те два прожектора светили нормально. Фильтры на объектив накрутили перед вашей пробой.

Я напряглась – самая верхняя, тонкая, готовая лопнуть струна. Расщепить мое сознание. Непостижимым образом слить его с сознанием убийцы Роми – одного из двух, о которых писали в газете. Не случайно, целенаправленно… Кому-то зачем-то это было нужно, мне не важно, зачем, важно – кому. Сейчас я возьму себя в руки, я буду спокойна-спокойна, и я узнаю.

– Ник, – мой голос звучит извне, звучит твердо и почти равнодушно. – Теперь нам надо выяснить, кто был тогда на студии, кто мог это сделать. Кто имел доступ к этому «восьмому лучу», уже пользовался им, наконец… Ваш компьютер должен это знать.

И тут Ник остановился, и это получилось так резко, неожиданно, страшно. Он повернулся вполоборота, лицом ко мне, наши глаза встретились.

– Мой компьютер знает все, – сказал Ник, – но я не буду его об этом спрашивать.

– Почему?!

Медленно, раздражающе медленно Ник вынул из кармана джинсов пачку сигарет, зажигалку, закурил – а я и не знала, что он курит, да что там – я его совсем не знала… Мы стояли так близко, друг против друга, и ветерок нес клубы дыма прямо мне в лицо – и это выводило меня из себя, меня вдруг стало выводить из себя каждое его движение. Я повторила – тихо, сквозь зубы:

– Вы мне можете объяснить, почему?

– Могу, – Ник затянулся и отбросил сигарету. – Кто бы это ни был: это слишком могущественные люди, чтобы вы вступали с ними в борьбу. Вы погубите и себя, и свою дочь. Я же вижу, вы не сумеете вовремя остановиться.

– И делаете это за меня?!

Нет, я не могла спокойно смотреть на это заросшее, помятое, красноглазое лицо. Вовремя остановиться… вовремя струсить! Ну что ж, я узнала от него достаточно, больше, чем если бы докапывалась сама. И куда это мы шли по этой пыльной задворочной улочке, ведь мне совсем в другую сторону…

– Спасибо вам за помощь. До свидания.

…Стремительными, широкими, уверенными шагами я вышла к телекомпании, обогнула ее и направилась к автобусной остановке. Прежде всего – поехать к Лорейн и забрать Роми. А потом… потом я что-нибудь придумаю.

Я завернула за угол, подняла голову – и вдруг поняла, что напрасно думала последние дни, будто избавилась от фантасмагории, будто в моей жизни что-то изменилось, будто это вообще жизнь… Нет, фантасмагория продолжалась, потому что там, на нашем месте, под ажурной вывеской с часами, стоял Дэн, и он сказал:

– Здравствуй.

Фантасмагория-8

Его глаза… Я совсем забыла его глаза – а они небольшие, карие, глубоко посаженные, такие мягко-бархатные… А впрочем, у него глаза грустной собаки. У него уже совсем обрюзгшее лицо, мягкие белые щеки, даже почти двойной подбородок. И белый воротничок из-под ворсисто-серого дорогого пиджака. И тяжелая, неспортивная фигура, и чересчур ухоженные руки с ногтями, покрытыми бесцветным лаком… И брюки, легким изломом ложащиеся на поблескивающие модельные туфли.

Я оглядываю тебя с ног до головы, и я вижу тебя насквозь, Дэн д’Аржантайль. Я вижу тебя такого, какой ты есть – ни на грамм не стройнее, ни на секунду не моложе, ни на взгляд не обаятельнее. Я – отдельна от тебя, и я свободна. Я могу долго, неподвижно, целую вечность смотреть в твои бархатные собачьи глаза, чужие, не имеющие надо мной власти…

Его пальцы сплетаются, расплетаются, скручиваются жгутом – они всегда были такими подвижными и такими нежными, его белые ухоженные пальцы. Ему трудно, мучительно трудно заговорить со мной – и, наверное, поэтому я не ухожу, я жду, пока он соберется с силами, мне его просто по-человечески жаль. Я имею право на жалость, я – сильная, я – свободная.