Читать книгу "Харбин - Алексей Воронков"

Сандер с опаской взглянул наверх.

– Мне бы не хотелось ходить строем, – поежившись, проговорил он.

– Так придется, мил человек, придется! – пугал его голос сверху. – Это в лучшем случае, в худшем – всех нас на лесоповал пошлют… Или болота пошлют в тайге осушать, или в пустыню каналы рыть… Что, не нравится? А почто тогда, мил человек, ты за революцию ратовал?

Сандера возмутило такое заявление.

– Лично я не ратовал!

– Врешь! Ты же жид, так ведь?.. Ну а жиды все в революцию пошли. Они и теперь нами правят. Оттого и жизнь такая… – Леший смачно выругался.

– Вы бы, милейший, не распускали так язычок, – заскрипел зубами Болохов.

Сверху послышалось пьяное ржание.

– А что это ты так защищаешь краснопузых? – спросил лешак. – Тебя ж они тоже со счету списали.

Это был не тот случай, когда Болохов мог постоять за родную власть, поэтому он сказал:

– Да причем тут это… Я не хочу, чтобы вы при женщине ругались… Прошу вас, не ругайтесь больше.

Ах, эти манеры! Александр давно от них отвык, потому как и в армии, и на Лубянке, где он служил, был другой язык. Примерно такой, на котором пытался сейчас говорить леший. Но Александр едет в Харбин, он будет вращаться в обществе, где не пристало говорить на языке московских и питерских окраин. Хотя за последние годы и те, что за границей, огрубели, правда, не настолько, чтобы выражаться при женщинах. У тех людей вековая прививка от хамства. Так что не дай бог их разочаровать – не простят. А он должен стать для них своим человеком, которому они будут всецело доверять. Поэтому он должен уже сейчас что-то изменить в себе, избавиться от налета грубости, которая за эти последние годы стала частью его характера, очиститься, отмыться, отрешиться хотя бы на время от многих своих мыслей. Ведь любое необдуманно сказанное слово, а равно и действие может выдать тебя с головой. Да, здесь, в этой стране, кому-то твое лицедейство может и не понравиться, даже морду, глядишь, попытаются набить, однако ради дела можно и такое стерпеть, главное – верно исполнять свою партию. Пригодится. Мир тесен, и может такое случиться, что где-то там, за границей, рядом с тобой окажется бывший твой случайный знакомый, который запомнил тебя таким, каким ты сейчас стараешься выглядеть. Нет, не ярым защитником новых порядков, а человеком, который испытывает боль при виде всего, что творится вокруг.

– Ну вот, попал я, братцы, как кур в ощип! – обиделся леший. – Теперь вот и материться запрещают. А как тут выживешь без матюгов, когда тебе кажен день только и знают, что роют могилу?.. И это кому! Мне, человеку, который, почитай, еще недавно кормил хлебом весь свой уезд! Слыхали про Фому Боброва? Так вот я и есть он самый. А что пьяный, так это от ярости жизни. Ну не могу я так, не могу! И-их!.. Да за что ж ты меня этак, Господи? Да неужто я тебя прогневил чем? – Он немного помолчал, потом вдруг этак возмущенно: – А что это мы так долго не едим? Али дров не запасли для паровоза? Э-э, большаки вы большаки! Вам бы кур доить, а не государством править…

Наконец где-то впереди раздался паровозный гудок. Состав дернулся, и вот уже мимо окон медленно поплыла платформа с людьми.

– Ну все, кажется, поехали… Мама дорогая! И куда это меня несет? – отчаянно проговорил очкарик. И даже не проговорил, а проплакал, словно тот заяц-беляк, попавший в лапы гончей. Однажды, когда Александр был маленьким, отец взял его на охоту, и он помнит, как захлебывался в плаче умирающий зайчишка – ну точно ребенок.

– Вы когда-нибудь слышали, как плачут зайцы? – почему-то спросил его Болохов.

– Нет, – ответил тот. – А разве они плачут?

– Плачут, да еще как! – в глубине души жалея этого человека, произнес Александр. Тот выглядел настолько потерянным и несчастным, что его нельзя было не пожалеть. «Ну куда же ты едешь, дядя? – мысленно спрашивал его Болохов. Неужели ты думаешь, что тебя кто-то где-то ждет? И вообще кому сегодня нужна твоя скрипка? Другое дело – лопата с кайлом…»

2

До Благовещенска Болохов добирался больше двух недель. Несмотря на то, что в стране полным ходом шло восстановление разрушенного Гражданской войной хозяйства, но и сейчас, через десять с лишним лет после октябрьского переворота, государственная экономика продолжала давать сбои. Взять ту же железную дорогу, где до сей поры не могли навести порядок, который был при царском правлении. Раньше поезда ходили строго по расписанию, а теперь то у них с углем напряженка, то рельсы от старости лопаются, то прогнившие шпалы нечем заменить. Вот и приходилось сутками стоять в тупиках в ожидании чуда. На станциях тоже не лучше. Ни кипятка тебе, как в прежние времена, ни буфетов с продуктом. Сунешься – и вернешься ни с чем. Разве что у какой старушки вареной картошки, посыпанной жареным луком, перехватишь – на большее не рассчитывай. А что в вагонах творится! Вонь, грязь… Окна и те застеклить некому. Зимой еще ладно, а если ты поздней осенью отправился в путь или, допустим, в зимнюю стужу?.. Это уже даже вам не драма – трагедия! Сам Сталин недавно заявил, что железная дорога есть наше слабое место, о которое спотыкается вся наша экономика.

…Вот в таком выстуженном вагоне и отправился Болохов в конце января 1929 года к далекому Амуру. До Урала еще было терпимо, здесь климат мягче, а вот за хребтом резко похолодало, и закашлял народ. Тут бы согреться чем, а если нечем? Это хорошо тому, у кого водочка с собой была с сальцом – тут уже можно было перемочь всю эту недолгу, но большинство ведь ехали без припасов. Думали, в дороге чего урвут, тем же кипятком перебьются, а кипяток-то в дефиците оказался. Вот и страдали люди.

Среди этих страдальцев был и Болохов. Правда, кипяток, в отличие от других вагонов, в их спальном все-таки имелся. Шустрые проводники, понимая, что народ здесь едет непростой, как могли, старались. У них даже сахарок с заваркой к кипяточку был припасен, а еще «московские сухарики» в упаковке. И все это подавалось на подносе. Порой на другом конце вагона было слышно, как звенят стаканы с ложечками в мельхиоровых подстаканниках, когда проводники разносили чай. И тепло становилось на душе от этого веселого перезвона. Однако на одном чае да сухарях далеко, как говорится, не уедешь. Поэтому Болохову приходилось посещать вагон-ресторан. Благо, деньги на это пока что имелись. Хотя, когда он уезжал, в финчасти его строго-настрого предупредили, чтобы он особо-то не барствовал. Дескать, время сейчас тяжелое, поэтому экономь. А-то, мол, так мы весь командировочный лимит быстренько исчерпаем. Правда, пообещали, что в Харбине он получит от резидента немного инвалюты. Так сказать, на первый случай. А потом-де сам крутись.

Что и говорить, судьба нелегала всегда находится в его собственных руках. Надеяться тут особо не на кого. Так что зарабатывать на жизнь часто приходится самому. Взять ту же иностранную валюту. Откуда ей браться, если Советская Россия по-прежнему находится в экономической блокаде? В конце концов не налетчиков же своих засылать за кордон, чтобы они грабили иностранные банки. Это до революции большевики не брезговали экспроприировать чужое добро, чтобы достать деньги на содержание своей организации, а теперь им нужен был цивилизованный имидж – только так можно было завоевать авторитет у заграницы. Вот и приходилось чекистам совмещать профессии. Одни, работая под прикрытием, становились журналистами, другие адвокатами или аптекарями, а кому-то, как, к примеру, приятелю Болохова Семену Шпигельгласу, пришлось даже в Париже раками торговать. Казенные деньги не жалели лишь в том случае, когда нужно было кого-то завербовать или нанять человека, который за хорошее вознаграждение готов был выполнить любое поручение. А больше ни-ни…