Читать книгу "Коловрат - Андрей Гончаров"

От стайки отделилась одна из девушек и подбежала к Евпатию. Она обхватила руку отца своими руками и прижалась щекой к его плечу.

– А мы идем на берег хороводы водить.

– Хороводы? – с сомнением переспросил Евпатий и посмотрел на топтавшуюся в стороне группу юношей.

Многих он знал, они были сыновьями уважаемых мужей в Рязани. Кто купец, кто боярин княжеский. Главное, что среди них Коловрат не видел Андрея. Захотелось сказать теплые слова дочери, приголубить ее, но с уст сорвались лишь строгие слова:

– В лес нынче не ходите. Опасно. На берегу похороводите – и назад. До сумерек вернись!

– Да, батюшка, – улыбнулась девушка и посмотрела на отца так, что Евпатию показалось, что Ждана понимает его состояние, что ее не удручает сухость отца. Видит, в каких он заботах постоянно. Видит и жалеет его. Как она сейчас похожа на свою покойную матушку.

Девушки со смехом побежали вниз по улице мимо оружейных и шорных мастерских. Парни двинулись следом, оборачиваясь на сурового воеводу. Коловрат двинулся в сторону дома неторопливым шагом. Раздражение проходило, уступая место усталости и какой-то опустошенности. Нельзя сдаваться, понимал воевода, но и нужно давать себе время на отдых от забот, иначе сердце надорвется, сгорит душа, сам себя сожжешь.

В доме было пусто. Пусто стало тогда, когда умерла Милава. Родила Евпатию дочь, и забрал бог ее душу к себе. Дочь выросла на руках у кормилицы, стала такой же красавицей, как и мать, а в доме все равно пусто. Евпатий поднялся по ступеням и прошел через гридницу в свою горницу, сбросил на лавку кольчугу. Постояв у постели, он пошел по дому. Прошмыгнули смешливые девки, отправившиеся трясти во дворе постель, за окнами дворовая птица подняла гам и била крыльями. Никого из домашней челяди было не видно.

Евпатий в задумчивости прошел на женскую половину. Постоял у двери в светлицу, потом отворил ее. Посреди комнаты в свете четырех окон сидела женщина, возрастом чуть моложе самого Евпатия, и вышивала. Евпатий понял, что это платье из приданого его дочери. А ведь сама Ждана должна готовить себе приданое. Таков обычай. Но упрекнуть ее кормилицу Лагоду у него язык не повернулся. Совсем молодой она вошла в дом Евпатия. Тогда, шестнадцать лет назад, она потеряла грудную дочь. И потому что у нее было молоко, ее и позвали выкармливать Ждану. Так и осталась Лагода в доме Евпатия. И не мачехой, и не холопкой. Глядя на то, как Ждана относится к Лагоде, Евпатий понимал, что они как подружки, как сестры, хотя Лагода и считает Ждану почти своей дочерью. И любит ее как дочь. Прижилась она в доме Евпатия, да и он привык. Знал, что люб ей.

Лагода повернула голову на скрип открывающейся двери и вскочила с лавки, замерла, глядя на хозяина своими серыми глазами, как облаком охватила. Опустила на лавку рукоделие, неслышно приблизилась и положила свою невесомую руку Евпатию на плечо.

– Тень на челе твоем, Ипатушка, – мягко прозвучал голос женщины. – Неужто не заслужил ты отдыха на службе княжеской. Измотался весь, почернел лицом. Может, я велю затопить баньку?

Рука Лагоды разглаживала рубаху на его плече, стряхнула соломинку. Волосы, чуть тронутые ранней сединой, прибраны под платок, что этой весной Евпатий привез ей из Чернигова в подарок. Ровно жена или мать родная, невесело усмехнулся Евпатий. И в который уже раз подумал, чего он ищет, чего желает, когда все в доме вроде бы и есть. Ан нет, томится душа, рвется. Нет ей покоя.

Она пришла, когда перед сумерками вернулась Ждана с подругами. Дочь что-то веселое рассказывала кормилице, и они смеялись в горнице. Потом вечерили, девки носились с самоваром, бегали в подклети за кислым молоком. Потом все улеглись, и Лагода пришла. Евпатий лежал на спине в чистой рубахе после бани. Тело размякло, и дышалось полной грудью. Он знал, что она придет сегодня. Так уже было, и не раз. Лагода будто чувствовала, что ему сейчас очень нужна женская ласка, женское тепло. Как бы силен ни был ее хозяин, но даже у железа, и у того есть свой предел, когда оно лопается, разлетается на осколки. И тогда его перековывают. Разогревают и проводят снова через студеную воду и жаркое горнило. И снова оно наберет былую крепость. Как сызнова.

Скрипнула половица. Евпатий поднял голову и увидел Лагоду в белой рубахе до пят, с распущенными волосами. Быстро семеня ногами, она подбежал к его ложу и остановилась в ожидании. Он видел, как в темноте поблескивают ее глаза, чувствовал запахи трав и сладковатых масел, исходящих от ее тела. Он представил, как она недавно мылась в бане, как ополаскивала свое пышное белое тело, как умащивала себя, прикусив нижнюю губку.

Евпатий протянул Лагоде руку, и тут же перед его внутренним взором появилась не кормилица его дочери, а красавица Доляна. Высокая, стройная, черноволосая. Воспитанница князя жила в тереме Юрия Ингваревича на женской половине и была ему как дочь. Выросла и расцвела она на глазах Евпатия. И ранила его своими черными быстрыми глазами и задорным смехом прямо в сердце. Было это всего лишь раз прошлым летом.

– Ипатушка, – со стоном выдохнула Лагода, приподняв шерстяное одеяло и юркнув под него. – Соколик мой…

Евпатий обнял податливое белое тело, всматриваясь в черты лица склонившейся над ним женщины. Ее волосы щекотали ему кожу, ее круглое бедро прижималось к его ноге, пышная грудь распласталась по его груди. Он вздохнул и прикрыл глаза, чувствуя, как женская рука гладит его по щеке, как горячие губы Лагоды шепчут ему на ухо нежные слова. Как ее пальцы скользят по его лицу, разглаживая складки возле губ и глаз, как она водит пальцами по его губам, бровям.

Лагода всегда находила нужное время и нужные слова. Она приходила в его постель очень редко. Сама. Они никогда не разговаривали с ней о своих отношениях. Ни до, ни после. Она была не похожа на других женщин. И покойная жена Коловрата Милава, и другие, которые у него были после ее смерти, они всегда отдавались его ласкам, его желаниям. И только Лагода умела ласкать сама, и это Евпатию нравилось. Она приходила как сладкий сон, погружала его в пучину наслаждения и так же тихо исчезала. И потом он видел только ее глаза. Внимательные, теплые. Каждый день он встречал ее в доме и понимал, что Лагода наблюдает за ним, беспокоится за него. И как только поймет, что совсем тяжко стало княжескому воеводе и отцу ее любимой Жданушки, снова придет ночью.

Сегодня Лагода была странной, какой-то печальной. Она меньше целовала Евпатия и больше гладила его руками. Она ластилась к нему и пыталась заглянуть в глаза. Было сегодня в ней что-то покорное, умоляющее. Что произошло? Уж не больна ли?

– Ласочка ты моя, – прошептал Евпатий, приподнимая лицо Лагоды за подбородок. – Что ты?

– Не губи любовь, прошу тебя, – отвечала женщина, пытаясь потереться о его грудь лицом и прижать его пальцы к своим губам. – Вспомни себя, ведь сердцу не прикажешь, а коли прикажешь, то сердце можно остудить до последнего дня своего.

– Да что с тобой?

– О Жданушке говорю, о кровиночке нашей.

– Ты об Андрейке Живко говоришь мне? – нахмурился Евпатий.