Читать книгу "Тень волка - Ричард Остин Фримен"

Глава IV. Люби мою собаку, люби меня

Я стал, конечно, абсолютной добычей ревности, когда на следующий вечер явился на ужин в дом дяди. И если Фелиция не дала мне ни единого повода, потворствующего моей презренной страсти – а я это ясно сознавал – то мосье де Сен-Лауп принес мне множество извинений. Должен сказать, что при всей своей демонстрируемой общительности он уверенно, когда ему это было надо, держал дистанцию, соответствующую его званию. Одетый в дорогой вечерний костюм, сшитый с ненавязчивой элегантностью, с отделанным щегольскими кружевами воротом и сияющим на груди изумительным рубином, держа в руке табакерку, изящно отделанную эмалью, он предстал перед нами другим человеком, с тонким, совершенным вкусом.

С его лица, освещенного пламенем свечей, казалось, сошел прежний румянец, вызванный избытком жизнерадостности. И если кто-нибудь закрывал его от потока льющихся лучей, на его темно-голубой, гладко выбритой коже становились видны над губами крошечные, нанизанные, словно бисер, капельки пота. Огненно-красные огоньки в его черных глазах придавали им меланхолическое выражение. Изящные линии сюртука из бордового атласа скрадывали полноту его фигуры. Его познания о Париже, конечно, как он нас уверял, могли быть поверхностными, но не провинциальный портной кроил его сюртук.

Я, сидящий напротив него, в своей скромной одежде выглядел довольно бедно на фоне роскошной мебели дядиной гостиной. И, напротив, превосходные столовые приборы, старинное массивное серебро и хрусталь, появившиеся на столе к его приходу, как нельзя лучше соответствовали общественному положению этого аристократа и не превосходили той меры, какую хорошо воспитанный человек, подобный ему, смел ожидать.

Его энергия выплескивалась хорошим юмором. Он с легкостью, даже когда Фелиция предоставила нам возможность одним наслаждаться вином, оставался верен присущей ему вежливости. Позже, уже в гостиной, он пересел поближе к ней, демонстрируя нечто вроде возвышенного и задумчивого смирения, которое должно было быстро стереть из ее памяти то неприятное впечатление, какое он произвел на девушку при их первой встрече, возбудив во мне тем самым острое желание вышвырнуть его вон. Он тотчас вскочил на ноги, чтобы провести Фелицию к клавесину, когда дядя предложил ей спеть для нас, и менее чем через пять минут он уже склонился над ней с нотами для дуэта. Минут десять они производили впечатление людей, забывших о нас – моем дяде, пасторе, который в этот вечер был, кроме нас, единственным гостем, и обо мне, и увлеченных лишь исполнением коротких мажорных песенок, перемежающихся всплесками бойкой болтовни на французском языке, слишком быстрой, чтобы я мог уследить за ее смыслом.

– Странный поклонник, – прокомментировал мистер Сэквил, когда стало ясно, что они сосредоточены только на собственном развлечении. – Довольно учтивый и интересный, но переполненный такой страстностью, которая заставляет буквально закипать мою холодную северную кровь. Я не могу сказать, что он мне нравится.

– Я нахожу его человеком, являющимся носителем исключительно правильных, здравых для наших дней понятий, – хладнокровно заявил мой дядя, – отнюдь не слепо преданным старому порядку вещей, но и никоим образом не сочувствующим крайностям нынешнего времени.

– Итак, вы проинформировали меня, – сказал мистер Сэквил. Очевидно, он уловил ту интонацию, какой мой дядя имел обыкновение пользоваться при завершении дискуссии, которую рассматривал как бесполезную, но которую сам же прежде начал и далеко завел, и потому резко переменил тему.

– В смерти старого Армиджа, мистер Баркли, была одна странность, которая пока еще не получила объяснения на следствии. Вы можете отметить это, Роберт. Возможно, это и не имеет практического отношения к делу, но я задал себе вопрос, что заставило старого Пита выйти в сад с столь поздний час. Хорошо известно, что его дом всегда был заперт, как тюрьма, особенно по ночам, более того, старик ни за что бы не покинул жилище в эти часы – помните, даже в ночь великого пожара, много лет тому назад, когда пылающие головешки падали на его крышу, он не сделал этого. Сейчас, когда я нахожусь в состоянии праздности, я могу позволить себе удивиться, почему накануне ночью он все-таки вышел из дома. Приходил ли на ум этот вопрос кому-то из вас?

– Да? Да, прошу прощения, сэр, – дядя запнулся, словно он пребывал в такой глубокой задумчивости, что сразу не смог понять, о чем именно сказал священник. – То есть, сэр, мы можем сказать, что вы пришли к некоторому объяснению, – и он наконец окончательно пришел в себя.

– К одному единственному и, возможно, не очень серьезному, – ответил мистер Сэквил. – И основано оно на широко распространенной легенде, что в саду бедняги зарыты сокровища.

Если мы допустим это, то тогда становится понятным, что волка, забежавшего в его сад, старик принял за грабителя, ищущего его клад.

– Тьфу! – воскликнул дядя. – Я сомневаюсь, располагал ли он хотя бы сотней долларов, а если у него и была эта сотня, то он был слишком практичным человеком, чтобы зарывать их.

Вы знаете, что будут говорить в маленьком городке о живущем в уединении хмуром и неприветливом старике. Мне кажется, что он просто неожиданно почувствовал себя плохо и попытался позвать на помощь.

– В ночной рубашке? Ведь на нем больше ничего не было.

– Да? – произнес дядя. – Я не слышал об этой подробности. В течение двух Дней я был так поглощен своими делами в конторе, что не смог уделить достаточно внимания этому делу – но сейчас оно захватило внимание многих, не так ли? – и он внезапно прекратил разговор, так как после двух или трех неудачных попыток, перемежающихся смехом, Фелиция и Сен-Лауп наконец запели дуэтом.

Мосье де Сен-Лауп, обладая превосходным баритоном, искусно подчеркивал своим пением прелести салонного сопрано моей кузины.

Романс, поощряемый энергичными одобрительными аплодисментами дяди и пастора, следовал за романсом, и все чаще и чаще я ловил глазами обращенное к французу сияющее лицо Фелиции, раскрасневшееся от удовольствия. Я подарил им кислую улыбку, когда наконец он подвел ее к нам и церемонно поклонился, в то время как она присела в реверансе, словно они оба были профессиональными исполнителями.

– С этого вечера вы можете рассчитывать на удовольствие от нашей музыки, сэр, – произнес француз, – мадемуазель просит вас об этом и в моих интересах. К тому же она взяла на себя нелегкий труд дать убежище моему бедному псу – до тех пор, пока я смогу подготовить для него подходящее пристанище. Она просит на это время предоставить ему гостеприимный приют на вашей конюшне.

Фелиция пояснила просьбу Сен-Лаупа. Оказывается, он должен съездить на неделю в Нью-Йорк, чтобы позаботиться о скорейшей отправке своих вещей, а также заключить ряд выгодных для себя сделок, но вещи и свою собаку он желает отправить сразу по приезде, чтобы они успели прибыть в наш городок до его возвращения. Но необходимость поиска подходящих для его пса помещения и «опекуна» поставила его в тупик.

– Де Рец – своеобразное создание, медленно привыкающее к незнакомым людям, – добавил мосье де Сен-Лауп, улыбкой и поклоном подтверждая слова Фелиции, – если только ему не случится быть прирученным молодыми леди.