Читать книгу "Манарага - Владимир Сорокин"

У санинспекторов на меня давно сшито дело, это ясно. И не очень тонкое. Но наша кухонная служба безопасности тоже мыла не ест: я ежемесячно отстегиваю СБ три штуки на смалец. Это приличные деньги. Они идут в карманы чиновников из управления. Безусловно, при случае они меня возьмут, и ничего не поможет. Но все-таки – блохе капнули про наезд. Это хотя бы на время успокаивает. А вообще – на смалец сильно надеяться не нужно. В управлении порядочная ротация кадров, на смену подмазанным приходят молодые голодные волки, жаждущие погон и мяса поваров.

Так что – watch your back, Mister Book’n’griller.

В Норвегии я читал редко. Всего четыре раза.

Странноватая страна, и народ странноватый. Дело даже не в том, что русская литература им до лампочки. Норвежцы равнодушны не только к Тургеневу, но и к book’n’grill в целом. На старике Хэме или на Мопассане у них жарят не больше, чем на Тургеневе. Мировая мода их не очень коснулась. Они скупы, конечно, как и все северяне, но дело тут не в жадности, а в национальном характере. Норвежцы были замороженными еще до изгнания салафитов, а после этого им и вовсе круто отморозило кочаны. Три раза я читал у них, и каждый раз – что-то невообразимое. Последний раз – сельдь на чеховской “Степи”. Глядя на серые, ничего не выражающие лица едоков этой жареной селедки, пропитанной дымком русской степи и чеховской грустью, запивающих все это аквавитом и ледниковой водой, я вспоминал фразу отца о норвежцах: “Нация, навсегда утратившая чувство времени и пространства”. Но эта формула тогда не помогла мне разгадать загадку норвежской души. Как сын гуманитария, я послушал Грига, посмотрел Мунка и побродил по голограммам фьордов. Не помогло. Помогла, как у нас часто и бывает, гастрономия. После того удачного чтения я был приглашен моими серолицыми клиентами на фестиваль Lutefisk. Он случается у них регулярно на Рождество и собирает массу народа, готового есть не совсем обычное блюдо. Это вяленая треска, вымоченная трое суток в растворе соды, а затем припущенная в воде. Запах этого блюда напоминает о городской канализации. Вкус – о том, что все мы смертны. Если lutefisk заказывают в обычном ресторане, то подают это под колпаком, чтобы запах не распугал посетителей. На фестивале же я попал в огромную народную харчевню, где двести человек ели только lutefisk. Амбре в зале стояло соответствующее. Много чего попробовавший в своей жизни, я с трудом осилил половину куска полупрозрачной, очень привлекательно выглядящей трески, запивая ее аквавитом и заедая ржаным хлебом с луком, но зато заглянул наконец в бездны загадочной норвежской души. Они дышали метафизикой. И меня впечатлили. Я навсегда снял все свои вопросы к норвежцам. Глядя на мою недоеденную lutefisk, серолицые тогда меня успокоили рассказом об исландском народном блюде – ферментированной, а попросту – тихо перегнившей в собственном соку акуле, которая хранится в бомбажных, вспученных банках, открывать которые рекомендуется только в пластиковом пакете и непременно в сортире. Эту желеобразную акулу положено намазывать ножом на хлеб и есть, запивая все тем же аквавитом… В общем, в Исландии, где я еще ни разу не читал, тоже все в порядке с метафизикой.

Но мы, материковые европейцы, все-таки придерживаемся наших традиций: свежая рыба, огонь, мелькающие страницы великого романа…

Спать.

17 марта

День: меня забирают из отеля. Я пришел в себя после перелета и даже успел прогуляться по городу и съесть на набережной тарелку рыбного супа. Погода солнечная, но ветреная. Умницы-блохи зудят покоем и добротолюбием.

Серый, как северное небо, “мерседес” уносит меня в пригород, едет по суровому пейзажу. Здесь еще только первые признаки весны. Деревья стоят голые, разломы каменных массивов громоздятся вокруг дороги, холодно сверкают на скупом солнце. После тепла Японии оказаться на севере. Потом – на юге. А после – снова на севере. C’est la vie! Сегодня мне в уши дует северный ветер, завтра в волосах зашевелится тропический муссон.

За девять лет я привык к климатическому маятнику. В моей красной, медицинской блохе есть программа психосоматической адаптации. Болеть мне не положено. Простуды категорически исключены. На мое тело надет жесткий корсет, сплетенный из дат и мест. Я должен быть всегда в форме, как Дживс:

– What would you prefer, sir?

– Говяжьи мозги на “Горе от ума”.

– Certainly, sir.

На поэмах, кстати, у нас готовят иногда. Я раз зажарил голубя на ахматовской “Поэме без героя” для двух белорусских лесбиянок. Со стонами они поедали его голыми на ложе, устланном лепестками белых хризантем…

А вот поэтические сборники – не в ходу. Это объяснимо, но все-таки – жаль: в России поэзию обожали во все времена, за три века вышло множество книжек. Большинство из них – карманного размера, легкого или полулегкого веса. Они были бы идеальны для быстрых чтений: соловьи на Пушкине, конские тестикулы на Маяковском, телячьи ноздри на Пастернаке.

Увы! Рынок наш диктует свои законы. Он беспощаден…

“Мерседес” несется, петляя плавно. Дорога удаляется от цивилизации. Лес, скалы, валуны. Ворота. Кованые, под старину. А может – старина? Расходятся. Мы въезжаем на лесистый участок. Сосны расступаются, возникает белая классическая усадьба с колоннами.

У лестницы меня ждет слуга в архаической одежде. С поклоном открывает дверь машины. Я выхожу. Слуга снова кланяется. Он густо бородат, в долгополом сюртуке, мешковатых штанах и сапогах:

– Прошу вас, господин!

Поднимаюсь по лестнице. В доме меня встречает пожилой придворный в одежде XIX века, ведет по анфиладе комнат, уставленных антикварной мебелью. Слышатся звуки рояля.

Мы подходим к белой двери, за которой играют что-то классическое. Признаться, я равнодушен к старой музыке и в ней совершенно не разбираюсь. И слуха у меня нет – даже блохи не помогли. И, по-видимому, никогда уже не будет.

Белая дверь открывается. Вхожу в просторную гостиную с роялем и старой мебелью. За роялем сидят трое – бородатый мужчина и дама играют в четыре руки, третья – переворачивает ноты.

Слуга громко объявляет:

– Ваше сиятельство, повар приехал!

Музыка прерывается. Бородатый встает, смотрит на меня, закладывает ладонь за ремешок, подпоясывающий длинную светло-серую рубаху с глухим воротом. Где-то я его уже видел… Дамы молча смотрят на меня. Они – молодые, с привлекательными интеллигентными лицами.

Клиент подходит ко мне. Протягивает свою свободную руку:

– Толстой.

Ну конечно. Пожимаю его большую, прохладную и расслабленную руку. Очень, очень похож. Борода, нос широкий, кустистые брови. И глубокий, умный взгляд.

– Моя жена Софья Андреевна и дочь Таня, – он делает жест рукой в сторону дам.

Кланяюсь. Дамы кивают с улыбками. По-моему, они близнецы. На вид им лет по тридцать.

– Устали с дороги? – спрашивает клиент.

– Нет, граф, благодарю вас.