Читать книгу "Пощады не будет никому - Максим Гарин"

Михара сел, расстегнул пальто, под которым открылся толстый, ручной вязки свитер с высоким, под горло воротником, раздвинул шарф.

— Эх, хорошо, мягко! Ну трогай, малыш, — Михара указательным пальцем, как стволом пистолета, ткнул в плечо Бориса, и тот, словно бы от этого получил сильный толчок, мгновенно сорвал автомобиль с места.

А Михара лишь усмехнулся, сверкнув золотыми зубами. Затем он взял чемоданчик.

— Дай-ка платочек.

Чекан выхватил из кармана дорогого пиджака чистый платок и подал Михаре. Тот придирчиво осмотрел квадратный кусок ткани, понюхал, вытер грязный чемодан и лишь после этого поставил его на колени. Затем опустил стекло в машине и выбросил платок на дорогу.

— Так говоришь, хлеба не хочешь? Сытно, наверное, живешь?

— Да не бедствую, — признался Чекан, — цинги не предвидится.

— Витаминов, значит, получаешь достаточно? — Михара посмотрел на Чекана, затем на водителя.

Чекан кивнул, дескать, это свой человек, надежный и проверенный.

«Свой так свой», — подумал Михара, ловко открыл замочки, простецкие, которые не требовали ни ключа и ни какого-либо усилия.

Поднял крышку. На крышке чемодана с внутренней стороны были наклеены вырезки из старых журналов и фотографии.

— Никого не узнаешь? — кивнув на фотографии, спросил Михара.

— Почему же, узнаю. Вот Резаный, вот ты молодой, а вот я пацан.

— Верно, — похвалил Михара, расстегнул ремешки, толстые, кожаные, старомодные, с металлическими пряжками, сунул руку под одежду и вытащил что-то завернутое в белую ткань. Закрыл чемодан, устроил его перед собой как столик и только после этого развернул белый сатиновый платок в мелкий горошек и крестики. В платке оказались буханка черного, как земля, хлеба и круглая, словно яблоко, луковица.

— Нож? — спросил Чекан.

— Зачем нож, за царским столом хлеб не режут, его ломают, — сказал. Михара, разламывая черную буханку надвое.

Вот здесь и произошло то, ради чего весь этот ритуал Затевался. Внутри буханки находилось что-то величиной с грецкий орех, завернутое в пергаментную бумагу. Михара бережно развернул ее.

— Глянь-ка сюда, — и на ладонь Чекана, гладкую и холеную, лег тяжелый камень, похожий на сгусток застывшего стекла.

Чекан вопросительно взглянул на Михару. Тот краешком губ улыбнулся, затем сдвинул брови, мол, это именно то, о чем ты подумал. Чекан удивленно и восторженно покачал головой.

Михара двумя пальцами взял камень и абсолютно равнодушно положил его в карман пальто — так, как бросают туда одноразовую зажигалку или коробок спичек. После чего у Чекана сложилось впечатление, что этого добра у Михары полный чемоданчик, стоит лишь пошарить рукой под чистой одеждой, под теплыми носками, под шерстяным бельем.

Михара не замедлил воспользоваться папироской. Вытряхнул одну из коробки, постучал мундштуком по косточке указательного пальца, затем дунул, прочищая воздушный фильтр. Замысловато сломал мундштук в двух местах, сунул в рот. Чекан лишь успел услужливо щелкнуть золоченой бензиновой зажигалкой, украшенной гравировкой, поднес пламя к папиросе.

Михара затянулся.

— Ну, что у вас тут новенького? Говори, — голубоватое колечко дыма вылетело из его рта, украшенного двумя золотыми зубами.

— Сам разберешься, — небрежно сказал Чекан. — В общем, все как было. Только денег крутиться стало куда больше.

— Это хорошо, — спокойно заметил Михара, отломив один кусочек хлеба, сунул в рот, пожевал. — Попробуй, вкусный хлеб, специально для меня испекли, вместе с камнем в печку совали.

Чекан тоже отломил немного корки, пожевал, затем слизнул с кончиков пальцев крошки и поежился.

— Что, не любо вспоминать? — задал каверзный вопрос Михара.

— Отвык я уже от такого хлеба.

— Небось икорку трескаешь?

— Не без этого.

— Там икорки поболей будет, и качество получше, свеженькая. Знаешь, иногда бывало, на зоне я ее столько жрал, а вот в туалет сходить было нечем, сразу все усваивается. Знаешь, как у моряков на траулерах, они икру жрут, так по две недели на горшок не ходят.

Чекан рассмеялся. Михара был в своем амплуа, он мог говорить о чем угодно, бесстрастно, без улыбки и в самых обыкновенных вещах всегда находил что-то сверхъестественное.

— Кстати, одну баночку я тебе привез. Смотри какая! — Михара вытащил стеклянную баночку из-под майонеза, закрытую пластмассовой крышкой. Икра была крупная, ни одного лопнувшего зернышка. — Еще, наверное, неделю назад эта рыбина плавала, а сейчас вот, — Михара запустил палец и слизнул пару прилипших к нему шариков-икринок.

Чекан отломал кусочек корки, положил на него горку икры и целиком отправил в рот. Теперь хлеб уже не казался ему пресным, было по-настоящему вкусно.

— Ну вот, видишь, и встретились. Долговато мы не виделись, сколько воды утекло.

— Как тебе там? — спросил Чекан.

— Там не здесь, там всегда плохо, как бы хорошо ни было. Конечно, отказу я ни в чем не знал, но свобода — она и, есть свобода, ее потому и называют сладкой, что слаще ее ничего на свете не существует. И если тебе, Чекан, кто-нибудь скажет, что самое сладкое — это сон, не верь ему. Самое сладкое — это свобода. Сон, конечно, тоже вещь сладкая, но он сладкий лишь в своей постели, на свободе, когда нет колючки, нет конвоя и ты знаешь, что можешь пойти туда, куда захочется твоей левой ноге, а не прапорщику Петрову или майору Сидорову. Вот такие вот дела.

— Выпьешь? — спросил Чекан. — У меня с собой водка, коньяк есть.

— Приедем, выпьем. Не гони лошадей. Куда это он так летит, что, смерти моей желает? — Михара ткнул грязным указательным пальцем в плечо Бориса. — Ты, не гони, озверел, что ли? Куда летишь? Мне каждый миг в радость, а ты мчишься как бешеный.

— Это он по привычке.

Борис убавил скорость и улыбнулся. Он понимал, что этот человек уже давно не сидел в машине на мягком сиденье, уже давно не мчался по подмосковной дороге и даже скорость в сто километров в час кажется ему космической.

— Милиции много, — заметил Михара, разглядывая соседнюю сторону двухрядного шоссе.

Омоновцы в касках, в бронежилетах, с автоматами проверяли машины, выезжающие из города.

— Шмонают, — спокойно заметил Чекан, — но мы их не боимся.

— Да, это точно. Волков бояться — в лес не ходить, — Михара опять улыбнулся, беззлобно и наивно, как большой ребенок, вдруг к месту припомнивший детскую считалку, почти пропел:

— На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич… Это мы с тобой, — сказал Михара, — я король, а ты королевич, а золотое крыльцо будет, только напрячься придется немного. Ты мне поможешь на ноги встать?