Читать книгу "Модельный бизнес по-русски - Владислав Метревели"

Так я стал скаутом. Охотником за лицами. Человеком, для которого поиск превращается в образ жизни. Глаза которого постоянно блуждают в надежде увидеть то, ради чего он живет и дышит. А именно: юную девушку, образ которой может возбуждать миллионы людей, пролистывающих иллюстрированные журналы, следящих за показами мод, не гневящихся и не переключающих канал, когда по телевизору, назойливо прервав интересный кинофильм, начинается нескончаемый рекламный блок. Ту, которая может взобраться на самые вершины пирамиды модной жизни и взирать оттуда на копошащихся у подножия людишек, сделавших ее идолом и боготворящих каждый ее шаг, что бы она ни делала теперь, когда превратилась практически в божество.

Я успел принять душ и побриться. Оставшись недовольным тем, что отражало зеркало, отправился на кухню сварганить что-нибудь на завтрак. Я не очень-то любил завтракать. Организм еще не проснулся, несмотря на холодный душ. Он только требовал залить горяченького в желудок. Я поставил желтый чайник с облупившимся носиком на плиту и открыл холодильник. И здесь меня не обрадовало увиденное. Пачка масла, банка лечо, майонез и зеленый горошек, открытый пакет кефира. Было, правда, два яйца да сиротливо плавала в маслянистом море с жестяными берегами шпротина с засохшим хвостиком, который высовывался из банки наподобие китового плавника на детском рисунке. Яиц мне не хотелось. Вчерашние еще не съедены. Залив майонезом остатки горошка, я, недолго думая, накрошил туда хлеба и увенчал шпротинкой. Не очень полезно, зато питательно. Я промокнул хлебом банку и отправил ее в мусорное ведро, пахнувшее подгнившей картошкой. Недавно пришлось выбросить целый пакет – пророс.

Хотя мое детство прошло в условиях тотального дефицита, я не был бережлив к продуктам. Сказать по правде, я никогда не чувствовал особой нехватки провианта. Мы ели сыр и колбасу хорошего качества, по утрам мама варила дефицитную гречку, а в праздники на нашем столе всегда была икра. Только Паоло фанател от черной – я же с детства предпочитал красную. Выручали распространенные в те годы продуктовые заказы и моя пронырливость, позволяющая появляться в отделах самообслуживания даже самых захудалых районных универсамов в тот самый момент, когда из подсобки вывозили контейнер с курами или расфасованные мясные деликатесы. Позже, работая в институтах, я всегда получал продуктовые наборы, где в обязательном порядке рядом с банкой кофе соседствовал сомнительный маргарин, а пакетик лаврового листа дополнял необходимую в хозяйстве пачку дрожжей. Мать прекрасно пекла, хотя готовить не любила, и вынудить ее накрыть стол с приготовленным мясом в горшочках или пирогами можно было только в праздники. В обычные дни мы питались бутербродами и кашами.

Я допил чай и какое-то время еще сидел на табуретке, ловя лицом солнечное тепло сквозь стекло окон. Но надо было двигать. Накинув джинсовую куртку и натянув кроссовки, я выскочил под совсем не летнее солнце. Зимние ботинки еще ждали меня в магазине. Стоял ноябрь. Москва облетала. Черные ветки и сучья тополей тянулись в небо, как исхудавшие руки заключенных Освенцима. Мне надо было быстро попасть на Лубянку, где назначена встреча, и заодно там же попытаться купить билеты в Новосиб в кассах «Аэрофлота».

Ксюшина мама, с которой мне надо было обсудить все вопросы по поездке ее дочери в Париж, как всегда, была пунктуальна. Мы встретились прямо в кассах, и я показал ей недавно вышедшую статью о модельном бизнесе в России с нелепыми фотографиями раздетых или, скорее, переодевающихся за кулисами моделек. Снято было так, что представлялось: модели – это совсем некрасивые девушки, а труд их жалок, никчемен и низко оплачивается. Об этом говорилось в статье. Попутно продергивались конкурсы красоты, которые в нашей стране начали плодиться как грибы после дождя.

– Вот поэтому и надо рвать в заграничные агентства.

Я поймал себя на мысли, что не надо бы с мамашей употреблять такие слова, которые могут придать нашему разговору оттенок пренебрежительности и легковесности, не уподобляться автору статьи, который нарисовал модельный мир как детсадовскую группу.

– Там модельный бизнес стоит на другом уровне, конечно. Агентства существуют по много лет, и негативных тенденций гораздо меньше, чем у нас, где все только начинается и поэтому масса непрофессионалов и дилетантов, – продолжил я, тщательно подбирая термины и обороты речи.

С Ксюшей я познакомился в «Макдоналдсе», где она в компании подружек поглощала картошку, что нисколько пока не сказывалось на ее худощавой фигурке. Она вообще выглядела переростком среди сверстниц. Я вручил визитку и рассказал немного о модельном бизнесе, сделав акцент на ее перспективах, под аккомпанемент насмешливых взглядов и прыскающих в ладошки одноклассниц. Потом мы встречались с мамой: она позвонила в этот же вечер, скорее обеспокоенная неожиданным знакомством дочери, чем желая выяснить подробности. По телефону, а потом при встрече я постарался убедить ее, что ничего страшного в этом нет и что лучше быть хорошей профессиональной моделью, чем посредственным врачом или инженером. Через несколько дней после этого я фотографировал Ксюшу в осеннем парке Сокольники. Фотографии получились яркие, сочные, совсем не модельные, как у профессионалок в буках после Парижа и Милана. Совсем другие, но Ксюша на них была очаровательна. После этого мы с мамой всерьез обсуждали перспективы работы девочки за рубежом. Сегодняшняя встреча должна была поставить точки над «i». Скоро, я надеюсь, Ксюша, так же как и эти люди в кассах, получит билет Москва – Париж и улетит навстречу новой жизни. Вернее, новой страницы своей жизни.

Мне тоже предстояло вскоре лететь в Новосибирск на один из конкурсов красоты. Но хотя я в принципе не боялся летать, постоянно испытывал проблемы с предсказаниями будущего, нарывался на мысли о каких-то катаклизмах, катастрофах и просто мелких неурядицах в своей дальнейшей жизни, как бы предвещая нехорошие ситуации. Так в моих фантазиях, непроизвольно появляющихся и исчезающих в потоках сознания, часто возникали картины болезни. Смертельной болезни, приковавшей меня к постели. Или вдруг мне чудилось, что рушится дом, в котором я живу. Я представлял, как оказываюсь на улице, без денег, привычных вещей и не понимаю, куда бежать и что предпринимать. Я не боялся этого. Это не были мучительные подсознательные страхи. Просто на ум приходили различные картины и ситуации: смерть близких родственников, похороны, кладбища, моя собственная кончина – от болезни ли, в аварии. Причем с раскадровкой подробностей вплоть до запахов, шумов и выражения лиц окружающих. Сидя на переднем сиденье в такси, иногда я вдруг, сам того не желая, мысленно заставлял водителя рвануть на красный свет и в следующее мгновение ощутить, как корежится металл под ударом влетающей в нас сбоку машины. Как обсыпает меня лобовым стеклом, крошащимся и рассыпающимся в разные стороны, пока я лечу сквозь него на мостовую, и что остается от моего бренного тела, распластанного на асфальте. Но страшнее всего были даже не видения с летальным исходом, а некие картины моей ущербности, когда я представлял себя ослепшим или обездвиженным в инвалидной коляске. Тогда я просто сходил с ума от чувства, что никогда больше не буду видеть, читать самостоятельно, знакомиться с людьми и смотреть им в глаза. Либо ужасное чувство, когда ты не можешь пошевельнуть ногами, заставить их двигаться, шагать, подчиняться импульсам мозга. Мозг вот он, мыслит, существует, действует, а ноги не слушаются его, беспомощно установлены на ступенечке кресла. Понимая, что мысли материальны и лучше не произносить вслух и не представлять того, что нежелательно к осуществлению, я, тем не менее, не мог заставить свой мозг не вырабатывать эти видения. «Мы – самовзрывающиеся бомбочки!»