Читать книгу "Фантомная боль - Арнон Грюнберг"

— Если они хотят съесть свою порцию прямо тут, то пускай себе. От этого наш оборот только растет. Иначе они пойдут в «Барбареллу».

Лишь через много лет я понял, что, возможно, в тот вечер за ней вовсе и не гнался маньяк, просто она слегка растерялась. Я по собственному опыту знаю, что бывает ложь, за которую держишься до конца. Не потому, что боишься разоблачения, а просто потому, что ни за что не хочешь расстаться с некоторыми иллюзиями. Обычно это маленькие иллюзии, но до чего они прекрасны!

В тот вечер на ней, моей будущей жене, была короткая юбка, кажется шотландка, но без булавки, и туфли на высоком каблуке. Я уже много лет не видел, чтобы она носила туфли на высоком каблуке. Но когда я с ней познакомился, у нее как раз был такой период, когда она постоянно их носила.

— Уф, как же вкусно! — сказала она, справившись со второй порцией овощной запеканки.

— Да, — согласился я. — Если вы хотите, чтобы я все-таки позвонил в полицию, я с радостью это сделаю.

— Да ладно, не надо, — отказалась она и расплатилась.

Она уже собралась было уходить, как я вдруг спросил:

— Ну, как там в море?

Она выглянула в окно и сказала:

— Он, наверное, погнался сейчас за другими женщинами.

— Пока, — прокричал я ей вслед и принялся чистить микроволновки, потому что именно на них в первую очередь обращал внимание хозяин, входя днем в магазин. Хорошо ли отчищены микроволновки? То, что, к примеру, мыши погрызли чипсы, его, похоже, не волновало. Главное — это чтобы сверкали микроволновки.

Через несколько дней после нашей первой встречи она снова заглянула ко мне в ночной магазин. На этот раз она уже не спасалась бегством от подозрительного субъекта.

— Я пришла ради овощной запеканки, — сказала она, — вы можете мне ее подогреть?

— Конечно, — ответил я. — Для этого я здесь и нахожусь.

Так она стала постоянной потребительницей нашей овощной запеканки. Почти всегда являлась среди ночи и стоя съедала порцию. Изредка она к тому же сбрасывала туфли, приговаривая:

— По-моему, так будет еще вкуснее.

Мне она казалась очень милой, но я не понимал этой ее привычки снимать туфли.

Она никогда не говорила, что я, дескать, что-то не так делаю, что запеканка слишком холодная, или что пиво слишком теплое, или что, допустим, молоко слишком дорогое. Почти все наши клиенты постоянно на что-то жаловались, обычно им не нравилась цена. Даже бродяги, заглядывавшие в наш магазин, ныли, что у нас холоднее, чем на улице, и уверяли, что об наши сухари можно сломать зубы. Черствый хлеб мы всегда отдавали бродягам.

Один из них как-то раз задумал подстричь ногти на ногах прямо у нас в магазине. Я ему сразу же указал:

— У нас тут ночной магазин, а не обувной.

Но своей будущей жене я ни в чем не препятствовал. Наверно, не больно-то приятно все время ходить на высоких каблуках.

Мы обменивались порой кое-какой информацией. Разговорами это вряд ли можно было назвать. Так я узнал, что она учится на психотерапевта.

Я никогда не думал, что психотерапевтами могут быть женщины, которые, стоя среди ночи босиком в ночном магазине, уплетают порцию за порцией овощную запеканку. И поступают так даже не один, а три-четыре раза в неделю. Возможно, это объяснялось моим невежеством. В ту пору мне еще мало приходилось сталкиваться с психотерапевтами.

Однажды — за весь этот вечер в магазин почти никто не заходил — я спросил у нее, когда она пришла несколько позже обычного:

— Можно я стану вашим клиентом?

Странный вопрос, согласен. Но в то время я не особенно владел словом. То есть я многое мог рассказать, но выходило как-то нескладно. Возможно, из-за своей стеснительности я всегда тщательно взвешивал слова, которые совсем не надо было взвешивать. Любой другой на моем месте запросто сказал бы: «Давай как-нибудь сходим вместе в кино» или что-нибудь в этом роде. А я вдруг ни с того ни с сего ляпнул: «Можно я стану вашим клиентом?»

Она как раз приканчивала очередную порцию овощной запеканки. Иногда она брала к запеканке еще и пиво, но на этот раз попросила только стакан воды.

— А что с тобой не в порядке? — спросила она так, словно курс лечения уже начался, прямо здесь, в ночном магазине.

Я протер тряпкой прилавок, затем потыкал вилкой две завалявшиеся рыбные палочки в тесте. Философией моего хозяина было не выбрасывать продукты до тех пор, пока они не начнут покрываться плесенью.

— Да вообще-то все, — ответил я.

* * *

В тот день, когда два трубочиста безуспешно пытались прочистить наш дымоход (это было тогда же, когда я дал себе торжественное обещание никогда больше не посещать коллоквиумы по переводу), в моей жизни появилась Пустая Бочка.

Я знаю людей, которые в цепочке случайностей упрямо пытаются усмотреть волю провидения. Мне это никогда не удавалось. Мир скорее напоминал мне психологический опыт, в котором, ради чистоты эксперимента, подопытным кроликам не сообщается, что они подопытные кролики. Что будет, если мы пошлем этой девушке рак? Как отреагирует Мельман, если мы устроим ему встречу с Пустой Бочкой? Хотел бы я однажды попасть в кабинку к тем, кто за нами наблюдает, к тем, кто проставляет крестики против длинного списка наших обычаев и привычек. Но возможно, что в этой кабинке никого и нет и мы играем роли перед кинокамерой, в которую не вставлена пленка.

Я шел в кофейню, где завтракаю каждое утро, и размышлял о том, что и моя жена тоже порой проводит письменные опросы своих пациентов. И еще я почему-то подумал о ремне из крокодиловой кожи, который я почти собрался купить, но меня отпугнула цена. Продавщица неутомимо пыталась убедить меня в бессмертии крокодиловой кожи.

— Да этот ремень вас переживет, — сказала она.

Ее аргумент мне понравился. Что-то ведь должно оставаться бессмертным. На месте Господа Бога я бы тоже подарил бессмертие крокодиловой коже. И еще я подумал о цикле моих романов о Сидни Брохштейне. Сидни Брохштейн — ресторанный обозреватель. Недавно мой редактор Фредерик ван дер Камп сказал мне по телефону:

— Роберт, этот твой цикл о Сидни Брохштейне деградировал.

— Я что-то не понимаю, о чем ты, — ответил я. — Не мог бы ты выражаться яснее? Когда ты говоришь «деградировал», ты хочешь сказать, что это я деградировал?

Воспоминания об этом разговоре меня не слишком порадовали, снова вспомнились коллоквиумы по переводу и моя поездка в Париж.

В кофейне я сел на свое обычное место, возле самого туалета, и развернул газету. День, когда в мою жизнь вошла Пустая Бочка, был самый заурядный. Ничего примечательного, никаких особых предзнаменований. Не считать же, согласитесь, предзнаменованием трубочистов?

Раньше я утверждал, что лишь страдая хроническим недостатком фантазии, можно усмотреть в своей жизни волю провидения. Не знаю, стал бы я утверждать то же самое и сегодня?