Читать книгу "Ты + я - Надежда Нелидова"

– Ты чего, с левой ноги встала? Ей же ехать сегодня, – это вступилась за меня Ляля.

– За нее теперь муж побегает.

Тося отворачивается и, низко наклонив голову и шумно дыша носом, начинает чертить кальку. Она плачет.

Знаете, с Тосиной красотой жить в женском общежитии девять лет – рядом с кафе «Счастливая встреча», откуда каждую пятницу несутся крики «горько»… Тот поймет, кто услышит Тосино выстраданное: «Да когда же кончатся эти проклятые белые ночи?!» Нас вон, некрасавиц, замуж потихоньку поразбирали. А красавица Тося – как злой силой завороженная.

Утешать Тосю – только злить ее. Поэтому Ляля, сделав вид, что ничего не произошло, уходит за хлебом. А я встаю – доваривать Лялин суп. Одеваюсь тихо, как мышь. Мы слишком хорошо знаем Тосю в эти минуты затишья. По-видимому, я издаю шорох – Тося взрывается. Швыряет кальку и тащит меня к зеркалу:

– Смотри, не отворачивайся! И на меня посмотри. Ну, просто на полмизинца никакого сравнения! – Я отбрыкиваюсь, барахтаюсь, верчусь вьюном. Кому доставит удовольствие лицезреть в зеркале писаную красавицу, прекрасную даже в гневе, и рядом – себя?

Тося отталкивает меня:

– И у меня – никого! А эта не успела Серегу отшить – новый мужик на горизонте замаячил. А у меня – никого! Где на свете справедливость?

Она кричит ужасные слова:

– Ненавижу! Ненавижу сладкие фильмашки, где показывают, как жених ухаживает за невестой. Ой, держите меня, не могу, – Тося хохочет, прямо-таки покатывается с хохота, у меня мороз по коже идет от ее смеха. – Только не надо, а то не видела, как нынче бабы первыми прыгают в постель. А дуры вроде меня до пенсии ждут большой и чистой любви!

– Скажи, ты-то умеешь любить? – она снова принимается трясти меня. – Эх ты, серятина, курица! Таких клух и берут замуж. Мужик – трус. Его любишь яростно, в муке всю себя отдаешь, до донышка, досуха. А он трусит. Потом еще прихвастнет, какая у него любовница умница, красавица, бесподобная! Ну, где это видно: на бесподобных жениться? Женятся на удобных, надежных, спокойных. Главное, на удобных. Чтобы как скважина для ключа подходила. Пусть сырая и холодная, как кусок мяса, пусть недалекая и серая… Вот как ты! Холодная скважина для ключа! – кричит она мне в лицо.

Через минуту Тося плачет и просит у меня прощения. Еще через минуту мы сидим обнявшись, и Тося говорит, говорит взахлеб, не может остановиться:

– Мы тогда вместе с соседним отделом в лес за грибами поехали, за двести километров. Встали затемно, в четыре часа. Приезжаем, а там автобусов ведомственных – под каждым деревом. И все наши – точно грибниками родились – вдруг так подозрительно друг на дружку запоглядывали. Каждый бочком-бочком в сторону норовит, чтобы одному, значит, на грибное место наскочить. Ну, я к одному, я к другому – а они все от меня отделываются. Вот тебе и товарищи по работе.

Я рассердилась. Очень, думаю, нужно – и одна распрекрасно справлюсь. Через болото какое-то перебралась – и сразу шесть большущих белых отыскала – хватит и на жарево, и на суп. И – больше ни штуки, всю поляну исползала. Решила обратно вернуться. Но вот, убей, не помню, то ли слева из-за болота вышла, то ли справа, то ли вообще прямиком шла. Вот так, наверно, заблуждаются в лесах и теряются. Северные леса огромные, на сотни гектаров.

И, как я это подумала, мне не то чтобы жутко сделалось, а просто очень– очень не по себе! Все под ухом грибники аукались, а тут – как отрезало. Тишина до звона в ушах. Потом ветер поднялся, огромные ели верхушками закачали. И серенько стало, дождик накрапывает… У меня от великой жалости к себе слезы на глаза навернулись. Так в город захотелось, где людей много, автобусы бегают…

И тут технолог наш Борис Иваныч из далекого далека кричит: «Тося, где ты?» Я кричу радостно: «Здесь я, здесь», – и давай изо всех сил пробираться сквозь кусты. И у него голос обрадованным стал: «Тося» да «Тося». Я не перестаю голосить: «Здесь я, здесь, ау!»

Вылетаю на полянку, а там «Тосю» кричит никакой не Борис Иваныч, а совсем незнакомый мужчина. Высокий, сутулый, в штормовке, капюшон по самые глаза надвинут от дождя. Наверно, с чужого автобуса. А голос до чего похож на Борисиванычев! Он только свою «Тосю» начал кричать – и осекся, меня увидел. Мы так молча посмотрели друг на дружку, и оба, ни слова не говоря, опустились на корточки, дух переводим. Так оба устали, пока друг к другу пробирались. Он сказал:

– Я Тосю звал, жену.

– А я Бориса Иваныча. У вас голоса очень похожи.

Тут он, потирая исцарапанную в кровь щеку, так «ласково» на меня посмотрел, что я опустила глаза. Я уж много чего на свете позабыла, но вот хорошо помню – у него во взгляде досада, даже злость на меня была. Я его вон куда от жены увела.

Потом он меня долго вел туда, где, по его расчетам, должны были находиться автобусы. Идет, нет-нет, да и оглянется, и взгляд у него, значит, все заинтересованней становится. Ну, реагирует, как все мужики… А я уж совсем от усталости падала, он меня, как мешок, поднимал и тащил…Потом на часики посмотрела – мы два часа пятьдесят минут добирались до автобусов. Его жену – она сама выбралась – я плохо тогда рассмотрела.

Потом узнала, что он с женой восемь лет дружил, прежде чем они поженились – такой осторожный был. А со мной вот… Ровнехонько два часа пятьдесят минут.

И вот, значит, он оставил жену и двоих детей. Его друг уехал и оставил нам ключ от его комнаты.

…Тетя Лина с первого этажа, не поленилась подняться и, отдуваясь, сообщила, чтобы я со дня на день ждала «ее». То есть Тосю, его жену. Вздыхая, она долго кормила меня поговорками типа «на чужом несчастье счастья не построишь» и причитаниями «доча, у него ж дети, дети».

Я долго слушала ее, но потом меня прорвало, я стала кричать не своим голосом, так что тетя Лина замахала руками. Я кричала: «За что весь свет против меня? Я жить без него не могу ни минуты, я люблю его, люблю, понимаете, я умру без него. Он мой единственный, мы созданы для друга. Что за жестокость – заставлять жить с постылой, нелюбимой?»

Тетя Лина, отмахиваясь от меня обеими руками, с сомнением сказала: «Ну, кто знает. Может, тут кровь к крови». И, уходя, посоветовала: «Ты обувь спрячь и перчатки. А то жена их украдет и наворожит, без рук-ног оставит. Глаза и волосы береги – может кислотой плеснуть. Уж ты мои слова попомни: если жена решила за мужа драться – лютей бабы не найти».

И вот она позвонила и вошла в нашу комнату. Она была смугленькая, подвижная, похожая на итальянку. У нее был длинный носик – он неожиданно делал ее лицо симпатичненьким. Со мной она ни в какое сравнение не шла, я ее только в полтора раза крупнее была, ну, и лицо… И, главное, она была лет на десять меня старше, я была бесстыдно, вызывающе, победно юна!

Она мне ничего такого не сказала, к чему я готовилась. Вытягивая шею – я видела на ней морщины – она то и дело выглядывала беспричинно в окно, чтобы не останавливать взгляда на наших с ним общих предметах обихода. И даже раза два наивно улыбнулась мне.