Читать книгу "Похождения Стахия - Ирина Красногорская"

– Привидится же такое, – проговорил волонтер смущенно и решительно сел. Протер глаза, огляделся. Привычная паутина по углам: и над полом, и под потолком. Давно не мытые, набранные из осколков стекла оконцев – и то хорошо, что оконца не бычьими пузырями затянуты. Расшатанные бесконечными посиделками лавки. На одной – сложенный тулуп. Колченогий стол. На нем сереет обрывок бумаги. Невзрачный клочок смутил волонтера не менее сна. Не водилась у него бумага по причине ее полной ненадобности. Это был предмет из той жизни, что привиделась во сне. На подобных клочках Анна строчила письма царю-батюшке, матери, сестрам. От скуки неизбывной переводила деньги на пустяшные послания.

С опаской взял волонтер таинственную бумажку и тут только вспомнил о давешнем госте. Записка была, несомненно, от подьячего. Писана готическими буквицами. Не мог предположить случайный гость, что хозяин только говорит сносно на пяти или шести языках, читает же и пишет лишь по-русски, да и то с грехом пополам. Не сумел волонтер понять записки подьячего. Решил, что сведения в ней наиважнейшие – не скуки же ради извел Ефим ценную бумагу. Значит, необходимо к нему немедленно отправиться, узнать лично, что к чему. Может, помощь какая подьячему требуется – сарайчик, скажем, перекрыть, забор подправить, половицу сменить. В своем хозяйстве неполадки волонтеру ежедневно глаза мозолили, да руки до них не доходили. К тому же он одежонки для дворовых работ не имел подходящей. Одним мундиром располагал, долго, но бережно ношенным. Для подьячего и мундира было не жалко.

День для визита выдался самый подходящий – воскресенье, свободное у обоих от службы, и время не раннее. Волонтер принялся собираться. Почистил мундир, вальком прикатал, натер пуговицы суконкой. Привел в полный порядок парик, мукой его припорошил. Мастридия тайком от матери муку принесла – от калачей осталась. Принарядился и вышел на крыльцо. Умыванием он пренебрегал. На чужбине, то ли во Франции, то ли в Саксонии, усвоил правило: мой руки часто, ноги – редко, голову – один раз в год. О лице правило умалчивало: каждому понятно, что лицо на голове. И герцогиня Курляндская правило это, наверное, знала, поскольку тоже никогда не умывалась. Протирала лицо и шею, возможно, и тело растительным маслом. Он тоже маслом пользовался, когда имел. Теперь масла не было, оставалось перед дорогой отметиться у чернобыльника. Но тут, как нарочно, солдатка из малины метнулась к своей избе. «Опыт переняла», – заключил волонтер самодовольно. Однако присутствие невдалеке негаданной последовательницы тяготило его, и сил не было терпеть. Он топтался на крыльце. Солдатка тоже топталась подле своего крыльца – в зоне абсолютной видимости. То ли привязывала петуха, то ли отвязывала его. Только вознамерился волонтер не обращать на нее внимания – Мастридия на крыльцо с половиками выскочила, да не с двумя – тремя, с громадным ворохом. Принялась трясти их неистово, несмотря на воскресный день. Видимо, и у них в доме блохи буйствовали, и полынь эту нечисть тоже не брала. Заметила волонтера, заверещала радостно:

– Добрый день, дяденька Стахий! Каково почивалось?

– Добрый, добрый! – отмахнулся волонтер и устремился к развалинам сарая.

– Посиделки будут ли?

– Дверей не запираю.

– Сам-то ты будешь? – Настырная девка двинулась к нему по морковным грядкам. Мать смотрела на нее с одобрением. Потравой моркови пренебрегла и с петухом возиться перестала. Волонтер стремительно изменил направление, буркнул от калитки:

– Без меня управляетесь.

– Так ты же про тюльпаны обещался…

Волонтер побежал.

– Я побывальщину сложила! – гнался за ним крик. – Восет!

«Восет – намедни. Намедни – восет. Только бы добежать до околицы». За ним с хриплым лаем неслись обескураженные борковские псы.

До околицы волонтер добежать не успел… И долго потом сушился в ивняке у старицы.

Глава V

Непреднамеренное пособничество тайному делу подьячего

Немецкая слобода находилась в Нижнем посаде на правом берегу неширокой тихой речки. Носила она древнее ласковое название Лыбедь. Так звали сестру основателей Киева, пращура городов русских. Переяславцы не знали этого. Кое-кто из них держал в памяти предание: имя речке дали первые поселенцы города-крепости. Говорили, что пришли они из-под славного Чернигова во времена незапамятные.

Берег тихой речки в одном месте высоко и круто вздымался. И там, на круче, опять-таки со времен незапамятных селился разный люд пришлый, кому по рангу не было места в крепости.

Первыми облюбовали обрывистый берег веселые, шумные скоморохи. Однако проказы их, речи вольные не пришлись по душе царю Алексею Михайловичу, деду царевны Анны. Велел он их шугануть из государства или обязать заниматься чем-нибудь дельным. Скоморохи ушли из Переяславля. А берег продолжал называться Скоморошьей горой. Стали селиться на нем иноземные ремесленники: поляки, литовцы, германцы, пленные шведы, одним словом, немцы. Большинство из них прибыло при царе Петре за длинным рублем. Их умения в России ценились выше, чем на родине, и получали они за одинаковый труд больше русских. Это, конечно, не способствовало дружбе иноземцев с россиянами.

Мечтали немцы и в Переяславле поскорее скопить денег и отбыть восвояси. И хотя не думали они долго задерживаться в чужом городе, строили себе для житья отнюдь не времянки – большие пятистенки, на русский лад. Но бревенчатые бока домов обшивали тесом и красили охрой, да обходились без резных наличников. Так и составилась из добротных домов в городе красивая улица, по-русски широкая, по-немецки опрятная, обзавелась кирхой и базиликой. На храмы немцы поскупились: не отличались кирхи пышностью, не могли величием своим сравниться с переяславскими православными церквями.

Дом подьячего стоял у самой кручи. Новый дом, добротный, украшенный затейливее остальных: окна в белых кружевах резьбы, какие-то зверюшки на водосточных трубах, жестяной кот на печной трубе. Водились денежки у подьячего.

«Видно, и впрямь подьячий любит принос горячий. Подьячий и со смерти за труды просит», – вспомнил волонтер нелицеприятные для нового знакомца пословицы и постучал в калитку. Чтобы стук звучал громче, была на калитке подкова и висел на цепочке фигурный молоточек.

Открыл сам хозяин. Воскликнул удивленно:

– О, Стахий! Не ждал тебя так скоро. Но ты кстати. Впрочем, в моем доме ты всегда будешь кстати. – Взял гостя за руку и ввел во двор.

– Я записку твою обнаружил и надумал лично…

– О, какие пустяки! Стоило ли так беспокоиться, идти в такую даль из-за нескольких слов благодарности. Но за тугу свою, друг мой, ты будешь вознагражден. Да! Я, знаешь ли, нынче подхожу к завершению. Твое пособничество не будет лишним. Если, конечно, ты не опасаешься трудиться в воскресенье.

Волонтер столько раз грешил, что труд в воскресный день грехом не считал, но говорить об этом не стал, лишь покачал головой.

Подьячий за руку вел его дальше вглубь двора, чистого, ухоженного, нарядного. Цветник у дома на немецкий манер, с узорами из толченого кирпича и угля. Посыпанные песком дорожки на зеленой коротенькой траве. Такая трава в желтых звездочках цветов обычно растет по берегам прудов и речушек, и ее усердно загаживают гуси. Здесь же ни один не оставил следа. Порядок! Полный порядок!