Читать книгу "Попугай в медвежьей берлоге - Максим Матковский"

With Diesel Power

Blows your mind drastically, fantastically

Blows your mind drastically, fantastically

Blows your mind drastically, fantastically

Blows your mind drastically, fanta.

На самом последнем этаже самого высокого в мире небоскреба мне предложат самые дорогие, самые эксклюзивные напитки в мире. Напитки шейхов, президентов и королей. А я скажу:

– Плесните-ка мне кипяток с кипятком.

Министры удивленно начнут перешептываться:

– Что он попросил? Вы слышали?

– Кипяток с кипятком, – попрошу я. – Напиток богов, напиток тибетских монахов. Напиток Александра Македонского и Суворова.

На следующий день заголовки газет будут кричать:

«Профессор Матковский, выдающийся дипломат-арабист, предпочитает кипяток с кипятком».

«Нью-Йорк таймс»

«Президент Украины: он просто попросил кипяток с кипятком. Удивительная личность этот Матковский».

«Гардиан»

«Министр иностранных дел Франции: теперь я и сам пью только кипяток с кипятком, спасибо господину Матковскому!»

«Монд»

«Секрет профессионального успеха: кипяток с кипятком».

Эсквайр

Добро пожаловать в мою берлогу. Снимаю я комнату на последнем этаже трехэтажного дома. Дом этот принадлежит одинокой женщине сорока пяти лет (мы прозвали ее Котятницей), зацикленной на цветах и кошках. В доме сотни, нет, тысячи кошек и вазонов с цветами. Невозможно пройти, чтоб не отдавить хвост кошке или не задеть вазон.

Вазоны и кошки повсюду: под ногами, на стенах, на потолке, и в туалете, и в ванной, и на кухне, и на головах, и в желудках, и в почках, и в легких, и в мочевых пузырях жителей дома… и где их только нет!

Нам снятся одинаковые сны.

Нам снятся вазоны и кошки. Кошки и вазоны.

Когда отдавливаешь хвост кошке и та начинает вопить, Котятница выходит из своих покоев и просит:

– Пожалуйста, не обижайте моих кошечек!

По утрам Котятница стучит в каждую дверь и тараторит:

– Кто разбил вазон?! Кто сломал аглаонему?! Кто оборвал листья маранте?! Что за люди живут… боже-боже… боже-боже…

Ладно бы кошки вели себя скромно, так нет же. Нахальные царапки шипят, выпускают когти, бросаются на жителей, мочатся в постели и воруют еду. Дом, расположенный практически на краю обрыва, достался Котятнице от ее покойного мужа – богатого целителя. За обрывом – густо заросшая лесопарковая зона, пруды и железная дорога. По ночам я люблю просыпаться от шума поезда и представлять, будто я не в кровати, а в поезде, еду, путешествую. К морю. Дрожат оконные рамы.

Вот кто обитает в доме: загадочный угрюмый молдаванин, вечно расхаживающий в несвежем нижнем белье; Танечка – молоденькая брюнетка, зачем-то обремененная глуповатым сожителем и его крикливым ребенком; таксист, отмотавший срок за вооруженное ограбление, и озлобленные на жизнь супруги. Супруги курили, как паровозы, готовили на роту солдат, поглощали литрами кофе и внешне напоминали два дряхлых громадных холодильника «ЗИЛ».

Дружить я ни с кем не дружил и не собирался. Разве что перекидывался иногда парой-тройкой слов с Танечкой, потому что тайно был влюблен в нее по уши. Она была Королевой моих ночных поллюций. Если бы не ее соломенный сожитель, его кричащий ребенок и мои пустые карманы, то мы могли бы общаться куда чаще. Возможно, я бы даже пригласил ее в кино или еще куда. Куда там сейчас люди ходят?

Вряд ли кто-то из жителей дома подозревал о роде моих занятий.

Из родительского дома я переехал совсем недавно, из-за того что моя сестричка родила, выскочила замуж и привела муженька в дом. Жить попросту было негде, точнее, было где, но без личного пространства. А в моем понимании дом – это хотя бы одиночество за закрытой дверью, где никто тебя не попрекает грязной сковородой и сном до обеда. Тем более меня раздражал ее муженек, все в нем раздражало, от остроносых лакированных туфлей до идиотских словечек: дядя, вася, валера, стопудово, не мы такие – а жиСТЬ такая, горбуль в штанах, я тебе без подливы базарю, владимирский централ, а утки летят, календарь переверну и так далее и тому подобное. Ну, вы поняли. Зато сестричка и родители были довольны. В отличие от меня и отца муженек оказался настоящим хозяйственником, мастером на все руки. И полку приделал, и дверь входную заменил, и крышу в гараже засмолил, и колонку газовую настроил, и ремонт в прихожей сделал. Даже думать тошно, что Бог наделил человека такими руками и таким пошлым вкусом.

Пара на замене прошла блестяще: я основательно подготовился, расписал на доске синонимы и антонимы, объяснил грамматические трюки касыды и даже зачитал собственный рифмованный вариант перевода. Со многими студентами пятого курса я был знаком лично, и в конце пары у нас завязалась дружеская беседа, они поделились со мной последними сплетнями Института филологии, я рассказал им о нелегких буднях в КИМО. Они спросили меня об уровне подготовки студентов КИМО, и я успокоил их, сказав, что уровень студентов КИМО по сравнению с филологами довольно слабый. Филологи-арабисты болезненно воспринимают информацию, что кто-то превосходит их в знаниях.

После пары, отклонив предложение студентов ба́хнуть пива в парке, я спустился на первый этаж и подкрался к кабинету преподавателя японского языка. Чуть приоткрыв дверь, я заглянул внутрь: богатая новая мебель, плазменный телевизор, благородные толстые тома на полках, карта Японии на стене, японский флаг, даже самурайский меч у этого гада был! Толстощекий преподаватель японского языка сидел за массивным столом и пялился в монитор.

– Сука! Взяточник! Взяточник! Сука! – заорал я изо всех сил, хлопнул дверью и скрылся за углом.

Переведя дух, я поднялся на второй этаж к расписанию и посмотрел, в какой аудитории состоится лекция профессора Удова. Профессор Удов – старый напыщенный фанфарон, у него есть и профессорское пузо, и профессорская бородка, и профессорская дача, и профессорские награды, и профессорские труды. Он – самый именитый арабист в университете Шевченко. Я ненавидел, его, я мечтал стать таким, как он, и от этого мне было очень стыдно.

У 247-й аудитории я перехватил его в коридоре и, не кланяясь, не здороваясь, вручил ему его же собственную книгу. «История древней арабской литературы».

Профессор Удов вопросительно уставился на меня.

– Берите, берите, – прошипел я. – Там двадцать две ошибки или двадцать три. Я нашел их! Ваши блохи! Заберите их! Почитайте на досуге… как-нибудь! На даче! Там все отмечено, блохастый!

Не дожидаясь его реакции, я развернулся и зашагал прочь. Он что-то заговорил мне в спину. Кретин. Я не расслышал.

– Арабский язык – это океан! – воскликнул я. – А вы нырнули в болото, уважаемый!

В столовой, отстояв длинную очередь, я полюбовался на предлагаемые блюда и отвалил. Даже холодный свекольный салат сегодня выглядел, как сочная отбивная. За столом у дальней стены я приметил преподавателя японского языка, уплетающего обед, и подсел к нему. Мы поговорили. Он рассказал, что студенты нынче пошли не те, нет у них желания, у них что-то другое в голове. Все что угодно, кроме японского языка (дешевый клоун!).