Читать книгу "Проклятие Византии и монета императора Константина - Мария Очаковская"

Утопая в ароматах хвои и полевых цветов, лагерь еще только просыпался. Он состоял из шести небольших жилых палаток, двух рабочих палаток побольше, стоящих вплотную друг к другу, – камеральной[7]и командирской с триколором на флагштоке. Была еще полевая кухня и сколоченные из горбыля душ и туалет. При кухне имелся навес с лавками и длинным обеденным столом, а рядом волейбольная площадка, турник и гамак. Словом, быт археологи наладили добротно, по-хозяйски – как-никак в Торнове они работали уже второй сезон. Хотя на самом деле торновским проектом Лобов занимался уже четвертый год, один из которых ушел на научное обоснование и, главное, на получение заветного Открытого листа, разрешения на производство археологических раскопок, и, соответственно, на поиски финансирования.

А началось все с берестяной грамоты № 1034[8], найденной на Троицком раскопе и датированной XI–XII веками, которую Лобов лично принял из рук участковой раскопа. Текст ее гласил: «…челобитная господину Юрию Олисевичу, […] мы по реке […] ходить боимся у торновой крепостицы торновцы самовольно поборы чинят […] с ладьи берут по десять кун. Помогай, господин, чем можешь, встань перед князем […]».

Коллегам Лобова топоним Торново, с ярко выраженной скандинавской окраской[9], встретился впервые – ни в одном из современных атласов населенный пункт с таким или похожим названием не значился. Однако Дмитрию Сергеевичу он был уже знаком. По счастливой случайности, работая накануне в Новгородском архиве, он наткнулся на дневник некоего господина Смирнова, отставного полковника от инфантерии, увлекшегося российской древностью. В 1867 году, следуя по историческому пути «из варяг в греки», господин Смирнов написал:

«Неподалеку от рыбацкой деревеньки Торново, что стоит на слиянии Волхова и Таводи[10], на высоком лесистом берегу в двухстах саженях на запад от крайней избы я приметил остатки древней каменной кладки, немало пострадавшей от корней могучих дерев… то, без сомнения, следы древней фортеции, для коей лучшего места и вообразить нельзя».

Сверившись с последними атласами Новгородской области, Лобов без особого труда выяснил, что деревенька Торново после революции получила новое название – Красный Рыболов и находится примерно в двухстах километрах на север от Новгорода.

Описание руин неизвестной «фортеции» вкупе с текстом берестяной грамоты Лобова, разумеется, заинтересовало. При первой возможности, хотя и без особых надежд, он туда отправился. Отыскать затерянный среди болот, лесов, удаленный от железных и автодорог Красный Рыболов оказалось непросто. Деревенька, состоявшая из дюжины дворов, относилась к разряду вымирающих. Во второй приезд Дмитрию Сергеевичу удалось обнаружить каменную кладку древнего сооружения, скрытую густой растительностью и едва выступавшую над землей. Именно тогда, после проведения разведки берега и лесистого утеса, в душе Лобова зародилось смутное предчувствие чего-то значительного, и он заболел идеей торновской экспедиции. Через неделю он снова приехал в Красный Рыболов, снял план крепости и собрал подъемный материал.

Ну а потом началось долгое, мучительное, подчас унизительное хождение по кабинетам. Понятно, что с дензнаками все расстаются неохотно, и чиновники, и частные благотворители. И еще неизвестно, чем бы все это закончилось, будь на месте Лобова кто-то другой, более обидчивый, менее напористый и энергичный. Тут стоит отметить, что Дмитрий Сергеевич обладал необыкновенным даром рассказчика, он умел восстанавливать далекое прошлое так, что оно становилось живым, ощутимым, полным красок, звуков, запахов, одним словом, он умел убеждать. Главное, чтоб аудитория подобралась соответствующая. И вот по воле случая на каком-то модном светском вечере Лобов познакомился с молодым бизнесменом, которому рассказ археолога очень даже пришелся по сердцу. Герман, так звали бизнесмена, оказался родом из Новгорода и сразу проникся идеей величия родного города.

– Вот вы такие интересные вещи говорите! Тогда почему всех нас в школе учили, что Киев – мать городов русских? – заинтересованно спросил Герман.

– Объясняется это просто. Киевоцентристская модель государства хорошо вписывалась в прежнюю идеологическую систему, была выгодна. А про Новгород и забыли. Впрочем, дело тут не в том, что Новгород по первому летописному упоминанию старше Киева, Рязани, Суздаля и многих других российских городов. Не в возрасте дело. Точнее, не только в нем. Важно то, что новгородские земли не подвергались разрушению во времена татаро-монгольских нашествий, в отличие от тех же Киева, Владимира, Суздаля. Здесь не прерывались традиции, продолжалась полноценная жизнь, о чем свидетельствует богатый культурный слой города. Больше пятидесяти лет эта земля нас снабжает новыми – а уже это само по себе уникально – средневековыми письменными источниками. Такого больше нигде нет! Нигде! – охотно отвечал Лобов. – Академик Янин как-то сказал, что новгородские раскопки по праву можно сравнить с раскопками Трои или пирамидами в Египте.

– Стало быть, звезда Киева погасла, – с довольным видом резюмировал бизнесмен.

– Скажем так, она несколько померкла, – поправил его Лобов.

Разговор с бизнесменом получился долгим, пьяным, эмоциональным, деньги на экспедицию он тогда дал.

И Торновская крепостица не подвела! Жизнь, прекратившаяся в ней более девятисот лет назад, снова закипела. И хотя культурный слой был небольшой, раскопки дали массу интереснейших находок, среди которых встречались и настоящие редкости. Подтвердилась и выдвинутая Лобовым гипотеза. Дмитрию Сергеевичу удалось доказать существование дополнительного оборонительного рубежа на северных подступах к Новгороду, помимо Старой Ладоги, который предварял создание оборонительного кольца вокруг средневекового Новгорода столетия спустя. По его мнению, крепости и поселения-крепости зачастую могли совмещать дозорные и таможенные функции на пути следования торговых караванов.

И все же самое интересное древняя «крепостица» приберегла на потом, выдала, так сказать, под занавес, когда зарядили проливные дожди. Именно тогда на одном из трех раскопов, работы на котором из-за недостатка рабочей силы шли с опозданием, была обнаружена обширная материковая яма. Мечта каждого археолога! И в заключительный день сезона из нее извлекли остатки поминальной стравы[11], что позволило Лобову предположить наличие в нижнем слое древнего погребения. Некоторые же предшествующие находки указывали на возможный скандинавский след.

Это был настоящий подарок для всех участников экспедиции, для Лобова и для предприимчивого Германа, умеющего из всего извлекать выгоду.