Читать книгу "Портрет незнакомого мужчины - Елена Мищенко"

Занятия на первом курсе пролетели быстро. Потение над курсовыми работами по введению в архитектуру, проектные недели перед сдачей курсовых, когда мы не спали и не брились, листы с отмывками дорического, ионического и коринфского ордеров, фасады памятников архитектуры и их перспективы – все это занимало наше основное время после лекций и надолго оставалось в памяти. Я до сих пор могу рисовать грузинские орнаменты, которые мне пришлось изучить при выполнении фасада церкви Никорцминда в Грузии, и помню наизусть латинскую надпись на арке Тита в Риме, перспективу которой я должен был построить.

Мы недосыпали, так как вечером тянуло гулять, а утром приходилось вставать ни свет, ни заря. Удавалось часто подремать на первых парах, на истории искусств и истории архитектуры. Занятия проходили в темноте, так как на экране наш бессменный лаборант кафедры архитектурного проектирования Михаил Наумович показывал с помощью эпидиаскопа картинки из книг. Лекции эти сначала читал Зуммер, потом великолепный и фанатичный искусствовед Василий Иванович Сьедин. В какие-то минуты он пробегал между рядами наших парт (кресла с откидными досками) и командовал «свет!». Зажигался свет, он ошалело смотрел на сонного студента и кричал «виноват!». Студент тоже ошалело смотрел на него, так как не мог понять в чем виноват Василий Иванович. Но тот уже продолжал: «А сейчас я вам покажу еще более интересную картинку – это работа блестящего испанского живописца, а какого – вы должны уже угадать сами. Интересно!». И вот тут уже пробуждались все.

Вступительные экзамены на архитектурный факультет сдавало сто тридцать абитуриентов, приняли двадцать пять. Тем не менее во втором семестре наша группа насчитывала уже двадцать восемь человек. Какие-то из поступивших набрали одинаковое число баллов, кого-то перевели из других институтов. Нам этого не говорили, да и мы в это дело не вникали. Все поступившие были довольны тем, что они прошли. Однако на очередном собрании наш декан Черныш сообщил, что в нашей группе есть перебор, и поэтому неуспевающих будут отчислять. При этом он сказал, что нерадивость студентов будет определяться не курсовыми работами по «введению в архитектуру», а кафедрой рисунка и живописи. Это был хороший стимул. Все лихорадочно ринулись заниматься рисунком.

Кафедрой рисунка тогда заведовал Петров, получивший бразды правления у моего дяди Михаила Ароновича, отправленного на пенсию еще до моего прихода в КИСИ во время кампании борьбы с космополитами, хоть он к ним не принадлежал (от евреев, занимавших высокие посты избавлялись так, на всякий случай). Непосредственно вели занятия по рисунку Горбенко, Шерстюк и Ульянов. В этот день должны были поставить новое задание, то-есть новую голову. На первом курсе нам ставили классические гипсовые головы (Антиной, Сократ, Венера, Аполлон…). Я, наученный горьким опытом, пришел в институт очень рано, минут за двадцать до начала занятий. Дело в том, что когда ставили предыдущую постановку (голову Антиноя), я прибежал в последнюю минуту и должен был поставить свой мольберт в четвертом ряду, далеко от натуры. Это затрудняло рисование, особенно если учесть, что в нашей группе было несколько очень крупных дам, стремящихся захватить места в первом ряду. Тем не менее оказалось, что я и тут опоздал. Лучшие места в первом ряду уже захватили эти крупные дамы и не только они. Лучшие места – это «профиль» и «три четверти» натуры. Остался «голый фас». «Голый фас» всегда смотрелся менее интересно и менее выразительно, а рисовать его было намного труднее. Выбор у меня был такой: или «фас» в первом ряду, или «три четверти» во втором. Я выбрал второй ряд. Сейчас кудрявая голова Давида смотрела на меня немного сбоку и, как мне показалось, с некоторым осуждением. Рисование в первых рядах обладало еще одним преимуществом (как нам казалось) – к нам реже подходили преподаватели и черкали рисунок, так как не очень удобно было пробираться между мольбертами.

Появление Юрия Михайловича Петрова никого не волновало, так как он никогда не садился за мольберт, а больше внимания уделял теоретическим вопросам.

– Давайте, молодой человек, отойдем от вашего мольберта и посмотрим, правильно ли вы использовали основные принципы построения античной головы и т. д.

Горбенко и Шерстюк были отличными рисовальщиками, и они, как правило, помогали исправить рисунок. А вот Ульянова боялись. За две недели до этого он подошел к моему соседу – рисующему студенту Алексею и сказал:

– А ну-ка, пустите меня на пару минут на ваше место. Давайте вместе посмотрим построение. Где ваша резинка? Карандаша мне не надо – у меня есть свой. – И он выхватил из кармана мягкий карандаш – 5в и начал наносить на рисунок толстые жирные линии построения.

Алеша побледнел. Из двенадцати часов, отведенных на этот рисунок прошло уже восемь. Он только что окончил тщательную штриховку одной щеки Антиноя твердым карандашиком, и был очень доволен этой работой – щека лепилась. И тут вдруг на серенькой тщательной штриховочке появились грубые черные линии.

– Что вы делаете, – пролепетал Алеша. – Вы же мне испортили рисунок.

– Да бросьте вы! Не испортил, а исправил. Если бы вы этот рисунок довели до конца, ваш Антиной стал бы похож на бабу, и вы получили бы в лучшем случае тройку. А так, даже если вы не успеете довести рисунок до конца, но верно проведете его построение, так как я его подправил, вы получите четверку. Так что не морочьте голову, а садитесь работать, а я на оценке объясню, что произошло.

Ульянов сдержал свое слово. Он был скульптором, и поэтому его отношение к рисунку было несколько другим. Он не любил сладеньких тщательных штриховочек. Зато формы и пропорции он чувствовал отлично. И Алексей действительно получил четверку, хотя рисунок он не успел довести до кондиции.

Я наколол лист бумаги на мольберт, написал в нижнем правом углу свою фамилию и курс, поставил мольберт и стул поудобнее и отправился покурить.

Когда я вернулся и сел на забронированное место, рисовальный класс был уже заполнен. Я не спешил начинать рисунок. Я благоговел перед листом чистой бумаги, на котором должны были появиться сначала прямые линии, потом кривые, потом прорисовка, потом лепка светотени и потом из листа бумаги появлялась объемная голова, уничтожая его чистоту и плоскость. Лист бумаги переходил из двухмерного пространства в трехмерное, объемное. В этом было особое таинство.

Я встал и прошелся посмотреть как начинают рисовать другие студенты. В каждой группе есть свои корифеи. У нас такими корифеями были мои близкие приятели Володя Тихомиров и Виктор Стариков. Я подошел к Володе, который уже успел наметить наружные контуры будущего рисунка четкими прямыми линиями.

– Ишь ты, все линии как под линейку. Ну и рука же у тебя.

– Это не играет роли, не бери в голову, – ответил он. – Это просто границы рисунка, предел дозволенного. Все эти линии сами уйдут, как только пойдет настоящий рисунок.

В эту минуту в рисовальный класс вошел Юрий Михайлович и потребовал тишины. Говорил он всегда тихо, мягко, завораживающе.

– Товарищи студенты, будущие коллеги. Ваш глубокоуважаемый декан сообщил мне вчера отрадную весть, что вы собираетесь активизировать свои занятия по рисунку. Это чудесно. Мы на кафедре посоветовались и решили порекомендовать вам заниматься не только академическим рисунком в классе, но и делать наброски в натуре. Это могут быть наброски карандашом или самопиской (так называли тогда авторучки, а фломастеров еще не было). Тематика набросков может быть самая разнообразная. Используйте пребывание в самых разных местах: на улице, во дворах, в парках и скверах, в зоопарке, в цирке, на пляже и так далее. Каждый понедельник вы будете приносить эти наброски на занятия и показывать их членам кафедры. За это вы будете получать соответствующую отметку. Нет, не пугайтесь, не оценку в зачетку, а просто отметку типа зачтено, не зачтено, или плюс, минус. А лучшие наброски мы рекомендуем на ежегодную выставку студенческих работ. Есть вопросы?