Читать книгу "Между молотом и наковальней - Николай Лузан"

Расстояние неумолимо сокращалось, и казалось, что ничто и никто не в силах остановить этот безжалостный галоп смерти. Каких-то две сотни саженей оставалось до беспощадной резни, и здесь из теснин южного ущелья вырвался отряд горских всадников. Их было намного меньше казаков, но отчаяние и безумство храбрых множили силы. На полном скаку с поразительной точностью и синхронностью они, перестроившись клином, нацелились на острие «казацкой пики», грозящей метавшимся в панике по берегу реки женщинам, старикам и детям.

Эта захватывающая дух картина стремительно надвигающейся развязки боя заставила Коньяра осадить лошадь и вскинуть к глазам бинокль. Вслед за ним офицеры приникли к подзорным трубам, а пехота сбавила шаг. Вот-вот на их глазах должен был развернуться заключительный и самый кровавый акт драмы человеческой жизни и смерти.

Отряды конников, подобно двум горным потокам, неслись навстречу, чтобы через мгновение схлестнуться в бешеном и безжалостном водовороте сабельной рубки. Топот копыт, храп лошадей, свист рубящих воздух сабель и шашек стоял в ушах прильнувших к холкам всадников. Все они: русские, абхазы, убыхи в эти последние мгновения атаки жили только одним: разорвать, затоптать и изрубить ненавистного врага.

За сотню саженей до казацкой лавы отряд горцев разделился. Первая группа — сабель в двадцать, которую вел за собой Арсол Авидзба, принялась забирать вправо. Его младшие братья Гедлач и Коса старались не отстать от командира отряда убыхов Апсара Атыршбы — эта группа уходила влево. Найденов быстро оценил маневр: своей «вилкой» они пытались разорвать казацкую лаву, задержать наступление и дать уйти за реку тем, кто уцелел после огня артиллерии.

Горцы использовали свой единственный шанс и с презрением к смерти готовы были пожертвовать собою. Их искаженные лютой ненавистью и неимоверным напряжением лица говорили сами за себя. Есаулу уже ничего другого не оставалось, как только положиться на сметку и боевой опыт своих бойцов. В следующее мгновение казаки и горцы сшиблись в устрашающем ударе, обрушившем на землю первую цепь и исторгнувшем из сотен глоток дикий вопль. Он заглушил звон клинков, треск костей, предсмертные стоны раненых и ржание лошадей. Началась отчаянная сабельная рубка.

Первыми схлестнулись с казачьим арьергардом воины Апсара Атыршбы и в считаные минуты изрубили его. Второй отряд горцев ударил в середину лавы и попытался рассечь ее надвое. Арсол Авидзба, напоминая стенобитный таран, саблей и кинжалом прокладывал себе путь к есаулу Найденову. Судороги сводили его побагровевшее от напряжения лицо и выдавливали глаза из орбит. Правая рука, сжимавшая тяжелую самурзаканскую саблю, пошла узлами вздувшихся вен, левая взметнула кинжал. Казацкая шашка с пронзительным визгом скользнула по лезвию кинжала и отлетела в сторону. Испытанным приемом Арсол обезоружил бородатого урядника и со всего плеча одним ударом сабли раскроил надвое.

До Найденова оставалось несколько саженей, и здесь сокрушительный удар грудью громадного жеребца в бок легкого кабардинца чуть не вышиб Арсола из седла. Он выронил кинжал и едва успел ухватиться за луку седла. Этого хватило на то, чтобы казаки взяли его в кольцо. Острие пики, разодрав черкеску и оцарапав правый бок, прошло мимо. Краем глаза он заметил сверкнувшую справа шашку и, изогнувшись в немыслимом прогибе, в последний момент вскинул саблю. Сталь о сталь брызнула искрами, и острая боль, полоснувшая по левому плечу, замутила глаза Арсола. В меркнущем сознании оскаленным пятном возникло чье-то белобрысое лицо, и в последнем отчаянном броске он вонзил саблю во вдруг ставшее мягким и податливым, будто тесто, чужое тело.

Рядом, окруженный со всех сторон, отчаянно рубился Дженгиз Гума. Подняв коня на дыбы, он, извиваясь, как угорь, уклонялся от тычков пик и бешено вертел саблей, пока ее не вышибли из руки. Оставшись с одним кинжалом, продолжал биться до тех пор, пока три пики не пронзили его и не вырвали из седла. Окровавленное и изрубленное тело зависло в воздухе, а затем рухнуло под копыта лошадей.

Осатанев от ярости и боли, казаки и горцы кололи и рубили по чему попало: по спинам, рукам, головам и лошадям. Рычащий и хрипящий клубок из человеческих тел и туш лошадей скатывался все ниже к реке. Силы были явно неравны, горстке горцев, продолжавшей оказывать отчаянное сопротивление, ничего другого не оставалось, как только умереть стоя, и они сомкнули каре. Найденов, решивший понапрасну не терять казаков — от эскадрона осталось уже меньше половины, крикнул:

— Хлопцы, в круг!

Казаки отхлынули назад и ощетинились остриями пик. Прошла секунда-другая. В наступившей тишине были слышны лишь предсмертные стоны раненых и тяжелое дыхание живых. Десяток горцев плотнее сомкнул свои ряды. С одними кинжалами и изломанными саблями, едва стоящие на ногах, они стойко держались до конца и, кажется, готовы были драться голыми руками. Их мужество тронуло каменное сердце Найденова. Он опустил шашку и коротко обронил:

— Вы заслужили жизнь. Сложите оружие и можете идти!

Но никто из горцев не шелохнулся.

— Сложите оружие и можете идти! — повторил есаул.

— Идти? Куда? — прозвучал гневный выкрик.

— Собака, ты убил наших детей!

— Ты растоптал нашу землю!

— Кто вернет моего брата?!

— Кто?!!

Размахивая обломками сабель и кинжалами, горцы бросились в свою последнюю атаку.

— Поднять басурманов на пики! — взорвался Найденов.

С криками «Смерть шакалам!» те искали смерти на своих и чужих штыках.

Отчаянная попытка спасти их, предпринятая отрядом Апсара Атыршбы, не успев начаться, провалилась. Подоспевшая на помощь казакам пехота встретила их ураганным огнем, и, потеряв шестерых убитых, они вынуждены были отступить к реке. Вслед им один за другим следовали ружейные залпы. Пули с пронзительным визгом крошили гранитные берега и со змеиным шипением шлепались в кипевшую пенными бурунами Гумисту. Река, словно живая, рыдала и стенала по своим погибшим сыновьям, столетиями оберегавшим ее и покой величественных гор…

Рев воды на порогах вышедшей из берегов Гумисты вернул Ибрагима и Кавказа из далекого прошлого к настоящей действительности. Они молча возвратились к машине и потом всю дорогу до Гагры были погружены в мысли об удивительных поворотах судьбы в жизни собственной и своих далеких предков. Обычно разговорчивый и не лезущий за словом в карман Эрик понимал их состояние и не стал донимать вопросами.

В Гагру они въехали, когда на улице сгустились вечерние сумерки и серая громада бывшего санатория «Семнадцатого партсъезда», ставшая перевалочной базой для добровольцев, напоминала собой затаившийся в засаде морской рейдер. Лишь кое-где пробивавшиеся из-за неплотно задернутых штор слабые полоски света от керосиновых ламп и самоделок, собранных из отстрелянных гильз пулемета ПКТ, говорили опытному взгляду, что эта тишина обманчива и в любой момент может взорваться боевыми командами, лязгом затворов и кинжальным автоматным огнем.

Обжигающее дыхание близкой передовой ощущалось во всем. В наглухо заблокированных ломом чугунных воротах. В стволе пулемета, хищно нацелившемся из укрытия на стоянку и дорогу. Во внимательном взгляде часового, пропустившего их через КПП лишь после того, как Кавказ показал «пропуск-вездеход». Время ужина подходило к концу, и они не стали подниматься в номер, а направились в столовую.