Читать книгу "Не девушка, а крем-брюле - Татьяна Булатова"

– У нас тоже нормально относятся, – вступилась за своих Василиса.

– Ага, – не согласилась с ней Низамова, – очень нормально. Татарин никогда мать не пошлет куда подальше. А русский пошлет. Я сколько раз слышала. Под нами Ивановы живут, мать с сыном: она уборщица, он алкаш. Видела бы ты!

– Не все такие. – В Ладовой взыграло национальное достоинство.

– А я и не говорю, что все, – моментально исправилась Гульназ. – Придурков везде полно: и у наших, и у ваших.

Быстрый компромисс обезоружил Василису, и она щедро улыбнулась подруге, в который раз пожалев о том, что та учится в другой школе, довольно далеко от Василисиного дома.

– Гуль, – продолжая улыбаться, позвала ее Ладова, – скажи честно, почему ты мне единственная на день рождения торт не подарила?

– Я что, ненормальная? Кто дарит торт на шестнадцатилетие?! Съел и забыл. У нас, например, на шестнадцатилетие дарят золото. У вас – торты. Я твоих родственников, Васька, прям ненавижу. Они чего у тебя все какие жадные?! Сколько торт стоит?

– Не в этом дело, – вступилась за свою родню Василиса. – Я сама виновата. Всегда говорила, что лучший подарок – это что-нибудь сладенькое.

– И что? – вытаращила глаза Низамова. – Ты мне то же самое говорила, но я-то понимаю… И вообще: очень удобно.

– Нельзя быть такой меркантильной, – наконец-то всерьез обиделась Ладова. И кажется, больше от того, что чувствовала в словах подруги определенную правоту.

– Можно! – тут же взвилась Гульназ. – Еще как можно. И ничего плохого в этом нет, – подытожила она и вытянула ноги в лаковых лодочках с маленьким бантиком. Василисе они показались игрушечными. – Нравятся? – перехватила завистливый взгляд Гулька и ехидно захихикала: – Знаешь, сколько стоят?

Ладова согласно кивнула.

– Так вот: нет денег – нет шмоток. Ну а дальше – сама знаешь…

– Не знаю я ничего, – насупилась Василиса.

– Знаешь-знаешь, – пропела Низамова. – Ты ведь худеть собралась? Так?

– Так.

– А зачем? Можешь сказать?

Ладова упорно молчала.

– Можешь! Ну…

Василиса отвела взгляд.

– Любви тебе, Ладова, хочется. Большой и светлой. Вот ты и пялишься на себя в зеркало и думаешь, мол, похудею и будет любовь. Ни фига! Сначала ты похудеешь, потом – нормально оденешься. Нормально, Васька, а не в эту школьную форму фабрики «Русь».

– Это не школьная форма, – возмутилась Ладова. – Это мы с мамой шили. В ателье.

– Не в том ателье! – разошлась Гулька. – В Доме моды надо было шить, а не в «Звездочке».

– В «Доме моды» дорого! – начала было оправдываться Василиса, а потом замолчала и низко опустила голову.

– Дорого да мило, дешево да гнило! – процитировала житейскую мудрость Низамова и вскочила со скамейки. – Поняла?! А ты говоришь: не в деньгах счастье.

– А я и правда думаю, что не в них.

– Да я тоже так думаю, Васька. Но и без них тоже плохо.

– Тогда зачем ты идешь в училище? – удивилась Ладова. – Поступала бы сразу в мед. После одиннадцатого.

– Ага! – ухмыльнулась Низамова. – Кто это меня туда возьмет? С моими-то тройбанами! А тут уже и договоренность есть. Потихоньку, полегоньку – и все срастется. Будет у нас семейная стоматология. Приходи – приглашаю.

– Приду, – пообещала Ладова и поднялась.

– Кстати, – вдруг встрепенулась Гулька и, подскочив к подруге, по-хозяйски перекинула свисающую прядь белых Василисиных волос за спину: – Ты почему мои серьги не носишь? Не нравятся?

– Нравятся! – Ладова вернула прядь на место, закрыв ухо. Небольшие круглые серьги, вологодская финифть: на белой эмали голубая незабудка, как нельзя лучше подходили к зимнему облику Василисы. – Только у меня уши не проколоты.

– Как?! – ахнуло татарское дитя, чьи смуглые ушки были украшены золотыми полумесяцами чуть ли не с рождения. – Совсем?! Васька! Ты что? Ненормальная? Тебе сколько лет, Ладова?!

– Шестнадцать.

– Я знаю, что шестнадцать! Крепостных девок, нам по истории рассказывали, уже в тринадцать-четырнадцать лет замуж выдавали. В четырнадцать-пятнадцать они рожали. А у тебя даже уши не проколоты!

Тот факт, что Василиса дожила до шестнадцати с абсолютно девственными ушами, потряс Гульку до глубины души. Низамова даже хотела выступить с обвинением в адрес ладовской матери, тети Гали, но вовремя заткнулась и скомандовала:

– Пойдем! Будем уши прокалывать!

– Я как-то, знаешь, не собиралась, – робко воспротивилась Ладова, но на всякий случай двинулась вслед за подругой.

– Я тоже не собиралась, – успокоила ее Гулька. – А что делать?

– Так, может, в другой раз? – предложила Василиса, плохо представлявшая, каковы дальнейшие планы ее безбашенной подруги, которой ничего не стоило сожрать червяка, провести кровавый ритуал братания, выжечь тавро на лодыжке, если это требовалось для дела.

– В другой раз мне будет некогда, – не оборачиваясь проворчала Гульназ. – Или сейчас, или никогда. Выбирай! – Она резко встала и повернулась к Ладовой лицом.

Сказать «никогда» было еще страшнее, чем согласиться на кровавую экзекуцию.

– Ну! – угрожающе потребовала ответа Гулька. – Сейчас или никогда?

– Сейчас, – выдавила Василиса, и в голосе ее не прозвучало и нотки радости.

– Я так и думала! – Низамовское лицо обрело торжествующее выражение. – Пять минут – и ты красавица.

В это Василисе с трудом верилось. И она, представив себя в образе папуаски с оттянутыми до плеч мочками ушей, простонала:

– Гуль, а это больно?

– Уши прокалывать? – уточнила Низамова и прибавила шаг, подозревая, что если так и идти вразвалочку, то у Василисы появиться шанс сбежать. – Не… не больно. Только хрустит, когда иголку протаскиваешь.

Эта деталь было явно избыточна. Ладова остановилась и в полуметре от низамовского дома решительно заявила:

– Я не буду!

– Будешь, – заверила ее Гулька и, забежав той за спину, подтолкнула Василису к подъезду: – Второй этаж!

Безвольная Ладова шагнула в полумрак подъезда и начала подниматься по ступенькам под грохот собственного сердца.

– Гуль… – оборачивалась она к Низамовой на каждой второй по счету ступени. – Может, не надо?!

– Надо, – маленький бульдозер напирал сзади.

– Но откуда ты знаешь? – Василиса чуть не плакала.

– От верблюда, – буркнула Гульназ и два раза нажала на кнопку звонка, рассыпавшегося канарейкой. За дверью послышалось громкое шарканье и дребезжащее: «Кто-о-о-о?»

Гулька ответила по-татарски. Дверь отворилась, и из-за нее показалась сухонькая улыбчивая старушонка в белом платке на роспуск.