Читать книгу "Магическая трубка Конан Дойла - Мария Спасская"

Приезжая на каникулы, юноша неизменно заставал деятельную матушку, поглощенную заботами о доме и детях, и отрешенного, погруженного в искусство отца. Если бы в один из дней Чарльз Дойль поинтересовался, что происходит в его доме, то для него, вероятно, стало бы открытием, что сын его заканчивает Эдинбургский университет и скоро станет доктором. Проводя много времени за учебниками, Артур, однако, не забывал и о спорте. И о литературе. «Золотой жук» Эдгара Аллана По поразил его в самое сердце, и в глубине души самоуверенный юноша мечтал создать что-то подобное.

Именно в университете Артур Дойль и стал убежденным безбожником. По-другому и быть не могло. Среди буйных студентов, кичащихся взрослым цинизмом и боготворящих умницу и циника профессора Хаксли, витал дух насмешки над традиционной теологией. Да и вся Британия девятнадцатого столетия была насквозь пропитана агностицизмом. Артур вдыхал воздух безбожия в проспиртованных анатомичках, где человеческое тело едва ли наводило на мысль об обители Святого Духа. Попыхивая своей первой трубкой — трубкой с янтарным мундштуком, купленной в Стотинхерсте, студент Дойль оглядывался на прошлое, и многое из того, что внушалось отцами-иезуитами, казалось теперь смехотворным. Но настойчивые Дойли, считавшие себя вправе лезть в его жизнь, снова и снова заводили речь о будущности Артура как католического врача. И юноша решил объясниться.

В назначенное время он вошел в родовое гнездо и в высоких суровых мужчинах с густыми шевелюрами, поджатыми губами и холодно рассматривающими его глазами с трудом смог узнать дядю Дика и дядю Джеймса своих детских лет. И это его задело. Почему он, Артур Конан Дойль, должен оправдываться в том, что считает единственно правильным? Стараясь избегать виноватого тона, вчерашний студент проговорил:

— Если я стану практиковать как католический врач, то получится, что я беру деньги за то, во что не верю. Вы первые сочли бы меня негодяем.

Дядюшка Дик не мог не заметить племяннику:

— Но, друг мой, мы говорим о Католической церкви.

— Да. Я знаю, — невозмутимо откликнулся Артур.

— А это совершенно иное дело.

— Почему же, дядя Дик?

— Потому что наша вера истинна.

Альфред не сомневался, что холодная убежденность этого утверждения не могла не привести Артура в ярость, которую он с трудом сдержал. Зато следующее замечание прорвало плотину негодования юноши.

— Если бы только ты имел веру… — протянул дядя Дик.

— Как можно говорить о принятии веры так, как будто это достигается простым усилием воли? — вскричал Артур. — С тем же успехом можно требовать, чтобы я вдруг превратился из шатена в брюнета! Разум — наш величайший дар, и мы обязаны к нему обращаться!

— И что же подсказывает тебе твой разум? — раздался насмешливый голос из кресла, в котором сидел дядюшка Джеймс.

— Что пророки религии, дюжины религиозных сект, истребляющих друг друга, — все это происходит от слепого принятия недоказуемого. Ваше христианство содержит много прекрасного и благородного вперемешку с сущим вздором.

Задетый за живое, он наговорил много лишнего. Слишком много. В этот момент молодой человек не испытывал ничего, кроме раздражения и досады. И ощутил даже некоторую радость, перехватив недоумевающие взгляды заносчивых родственников. Юноша специально замолчал на полуслове, предоставив дядьям самим выходить из сложной ситуации, в которую они его загнали. Если эти люди отказываются понимать, что самостоятельная личность вправе поступать по совести, он не может им ничем помочь. Ему ничего от них не надо. При всех замечательных художественных дарованиях его родственники — просто дураки. Кто-то приказал подать чай, после которого двери дома Дойлей закрылись за Артуром навсегда.

И вот теперь Артур Конан Дойль стоит на борту готового выйти в море парохода «Маюмба», чтобы, руководствуясь собственными предпочтениями, отправиться к западному побережью Африки, навстречу приключениям, достойным пера Жюля Верна. Навстречу новой жизни. Жизни судового врача, посредством которой юный Дойль скопил достаточно средств, чтобы открыть собственную практику и жениться на Туи.

Дельфинья бухта. Наши дни. Лиза

Я тихо, точно мышка, лежала в ожидании, когда соглядатай отправится смотреть свое острое политическое ток-шоу. Но стерегущий меня полицейский и не думал торопиться. Оплывшая на стуле туша мирно посапывала в сгущающихся сумерках больничной палаты, и мне уже начало казаться, что он так и просидит до самого утра.

Я почти физически ощущала, как время словно вода просачивается сквозь пальцы. Как с каждой минутой заточения нервы Гоши натягиваются, будто готовые вот-вот лопнуть тоненькие ниточки, и мой хрупкий мальчик все ближе и ближе подходит к грани безумия, за которой — темнота. Я уже совсем было собралась тихонько встать с постели, прокрасться мимо полицейского и незаметно выбраться из больницы. Но вдруг голова мужчины дернулась, он встрепенулся, тряхнув щеками и, вскинув запястье к самому лицу, посмотрел на часы.

— Фу ты, мать моя женщина! Уже началось! — пробормотал толстяк, поспешно поднимаясь со стула и резвой рысцой направляясь к выходу из палаты.

Едва за ним захлопнулась створка двери, я с облегчением вздохнула и нетерпеливо встала с кровати. По-хорошему надо было забрать свои вещи из гардеробной — вдруг и Гошкина книга там? Но я придирчиво оглядела пижаму, напоминающую трикотажный костюм для занятий спортом, и, решив, что в потемках все равно никто не разберет, что на мне надето, выскользнула в коридор прямо так. На секунду замешкалась в дверях. Передо мной темнел шов линолеума, и я старательно его перешагнула.

Никогда не наступайте на линолеумные швы. Это сулит несчастье. Избегайте вставать на щели паркета. Они таят в себе опасность. Трещины в асфальте тоже несут беду. Я всегда через них перешагиваю, никогда не наступая, иначе случится страшное. Что именно — я не знаю, но при одной только мысли о том, что я нарушу раз и навсегда установленное правило, неотвратимость беды накрывает меня с головой. Я и торговку сбила лишь потому, что вдруг увидела под колесом мотоцикла широкую трещину в асфальте, и чтобы не наехать на нее, резко вывернула руль в забор.

Перешагивая через стыки линолеума, я миновала ряд палат, свет в которых был уже потушен, и на цыпочках приблизилась к холлу, откуда доносилась громкая ругань сразу нескольких голосов.

— Можно подумать, что Россия не воюет в Украине! — визгливо кричал с экрана телевизора маленький мужичок с большой головой.

Пузатый полицейский устроился в кресле, всем телом подавшись вперед и целиком погрузившись в сумасшедший дом, творящийся на экране.

— Господин Карасев, сбавьте тон! — осаждал большеголового карлика гриб-боровик во френче не то военного образца, не то японского покроя.

— Вы, господин ведущий, выражаете субъективную точку зрения, — брызгал слюной Карасев. — Но я вас не осуждаю. Как кремлевский выкормыш, именно так вы и должны говорить! Я один непредвзято смотрю на вещи!