Читать книгу "Нью-Йоркский марафон. Записки не по уму - Александр Попов"

– А о чем?

– А что, разве вся земля очеловечилась?

– Нет, пока еще самое красивое на ней – не человеческих рук дело.

Я – зрачок на балконе.

– Материалисты – это кто?

– Те, кто захватил наши недра.

– А идеалисты?

– Эти веру приватизировали.

– А остальные тогда кто?

– Остальные – люди.

– А у людей хоть что-то есть?

– Возможность.

– Какая?

– Стать человеком.

– А зачем?

– Затем, что выбора нет.

30-й километр

Говорят, где-то там, в Непале, ведется учет: и зверств, и человечности. Оказывается, их сумма – величина постоянная. Одному европейскому журналисту позволили задать вопрос – и то только один.

– Скажите, человечность со временем растет?

– Посчитай птиц всех, животных, что вы, приручив, одомашнили, и ответь на свой вопрос.

– А каково ваше мнение?

– Спрашивать можно – отвечать человек обязан сам.

В моем сне были Он и Она. Мне хотелось быть им, но я им не был.

– Отчего мы так разнимся с тобой?

– Пространство породило мужчину, женщина – дитя времени.

– А чего больше: времени или пространства?

– Всё как обычно: времени чуть больше, пространство чуть позже.

– А ты откуда знаешь?

– От тебя.

– Я ничего не говорил.

– А такое и не говорят.

– Ты птиц любишь?

– Люблю.

– Тебе какая больше нравится?

– Не скажу.

– Скажи.

– Она – голос твой.

Вода сегодня – царевна, льдом коронуется.

Человек высказал в сердцах Паскалю:

– Ты слишком гордый, а ноги твои корявые, в волосах и мозолях.

– Голову приходится держать высоко, чтобы не замечать уродства ног, а ты смотри, другого не будет.

Она замерзла у дверей. Двери не знали, что он жил этажом выше.

– Ты на Земле живешь?

– Нет, они живут на Земле, а я в них и ими.

– Они – книги?

– Бери выше.

– Дома?

– Еще выше.

– Облака разве на Земле?

– Земля в облаках, когда они идут по ней.

31-й километр

В печати Царя Давида тридцать один правильный треугольник. Почему тридцать один? 30-ламед, 1 – алеф. Ламед – «учиться». Вот в чем секрет печати: «алеф ламед» – я учусь!

– Скажи, Соломон, как обучить народ?

– Нужно, чтобы он слышал.

– Как?

– Петь песни. Если ты не знаешь песен народа, он тебя никогда не услышит.

– Скажи, Соломон, сколько шагов до совершенства?

– Мало. Два.

– Каков первый шаг?

– Не делить на два.

– А второй?

– Не делить натри.

– Спасибо, Соломон, я пошел.

– Куда ты собрался?

– Как куда? К совершенству.

– А как дойдешь, не зная главного?

– А что, есть главное?

– Главное знать, что не следует делить.

– Извини, Соломон, за нетерпение мое, подскажи, что делить нельзя?

– Число и Слово неделимы, помни об этом.

– И всё?

– И еще время. Неделимо оно, пусть неделимо и будет.

– Спасибо за науку, торопиться пора, я пошел.

– Куда ты опять?

– К совершенству, Соломон.

– Не ходи.

– Почему?

– Оно само придет к тебе, главное – недели.

Церковь опоздала. На век припозднилась. Оттолкнула от себя гениев. С большевиками общий язык не нашла, а там были люди, способные понять, что христианство России как воздух необходимо.

Неверие в вечность свою – вот беда моей Родины.

Если бы нынешняя Церковь была гонима властью, шанс, может быть, и был бы… Но…

– Иногороден?

– Да.

– Иноземен?

– Не знаю.

32-й километр

Впервые не книгу читаю – электронный заменитель. Как-то не по себе, всё не так. Изменяю… Книге изменяю!.. Начинал с самиздата, смакуя с мятой бумаги каждую буковку.

Мою Россию в мире за ледокол держат. Милая, глупая моя Родина, кораблем пора становиться.

Предлагают остаться, горы золотые сулят. Не могу-у-у!

И всё из-за баб. У нас баба в любых условиях бабой остается. Ау них помани, и забудет о бабьем предназначении. Я им так и сказал. Не поверили, доказательств попросили. Ладно, говорю, будут доказательства. Допустим, у вашей бабы отец – гений, муж-гений и любовник-гений. Нет, не бывает столько гениев, да еще в одном месте. Ну, а если как следует по всей Америке поскрести? Уговорил. Служить она будет им, не покладая рук, с утра до ночи.

А наша не такая, сидит себе беременная перед зеркалом и слезами горькими обливается, и заметьте себе, не по мужикам плачет, а по красоте своей уходящей, вот так! Заорали свое «импосибл», нет, мол, такой бабы, и точка. А я им имя ее на стол, бац! Люба ее зовут, вы поняли, Люба-а!… А они давай о фамилии пытать. Стыдно, говорю, господа хорошие, фамилия эта у всего мира на слуху.

В давние времена на шее маятники времени носили. Нынешние маятники от глупости в галстуки перешили.

Правда по проводам.

33-й километр

Золотари от запаха роз в обморок падают. Мы от редких секунд справедливости в ступор входим.

Во власть не поднимаются. Место власти – бункер. Там слух теряют, правда, речь четче становится.