Читать книгу "Япония без вранья. Исповедь в сорока одном сюжете - Юра Окамото"

— А как привезли нас на том корабле в Японию, увидел я этих американцев. А они же огромные все, с такими разве повоюешь? Зря наши войну затеяли — видать, не разобрались толком, вот и проиграли. Кто затеял? А у нас разве поймёшь? А по телевизору потом показали императора с ихним генералом, а император-то маленький рядом с ним, всё одно что ребёнок тебе. На войну-то? Никто не хотел, да тогда тебя не спрашивали. Ты сам-то откуда? А, ну да, из России. Был я в России.

Рис-то тогда был, женщины же работали, хоть и война. А вот соли не было. Вот и поехал я в Ниигата за солью. Еду на поезде, а по вагонам полицейские ходят, так они хоть и знают, что у меня в мешке рис, а не трогают — понимают. Но это японские. А если на американца нарвёшься — считай, с концами, всё отберут. Они к японцам строго, а если кореец или китаец — иди себе на все четыре стороны. Мы же их во время войны прижали, вот им теперь руки и развязали. Потому китайцы и ездили по деревням, рис соберут — и в города, на продажу. Да только им потом это дело вроде прикрыли. А может, и не прикрыли — иначе откуда сейчас столько развелось этих, которые якудза?

А в Ниигата приехал — на каждом перекрёстке пампаны крашеные стоят, в юбочках, мериканов поджидают. А у меня денег нету, рис один, и то его на соль менять надо. А от них ещё подцепишь что-нибудь. А как солдат ихний пройдёт, сразу к нему детей толпа — шоколад просят. И знаешь, получали. На детей-то мериканы зла не держали.

Все говорили тогда: хорошо, что Америке сдались, под русскими голодать только. А я разве знаю? Я в России не был, только видел её на той стороне дороги. Студенты-то вопили всё: коммунизм, мол, равенство, а как друг в друга стрелять стали, так уж и накрылось всё ихнее движение. А потом и жизнь другая стала, богатая, всем уже не до того было.

Мне тоже сигарету дашь? Вот и спасибо. А ты вроде на японца не похож. Ты сам-то откуда? А, ну да.

А сын у меня раньше всё в горы ходил — туристов спасать. В наших краях туристов много было, тогда ж все в горы ходили. Упадёт какой, и ищи его потом под обрывами. Если живой — ещё ладно. А мёртвого назад тащить — удовольствия мало. А теперь уже только старики в горы ходят. А молодые в город едут.

Там в городах-то война будто и не кончалась. Сын одно время тоже в Токио работал, так домой только в одиннадцать ночи приходишь, а потом вставать в шесть утра — и пошёл, и в субботу вставай, тоже на работу иди. Я вон на войне и то лучше жил. Только вот баб не было, вот и ходили все с овечками это самое. А сын там год проработал и назад вернулся, устроился здесь водителем автобуса. И правильно — тут и поле рисовое есть, вон, и овощи все свои. А на автобусе пару дней отъездил, и целый день отдыхай себе.

Эта гора тут вся моя, вот и выстроил тут эти домики для туристов. Сначала толпами приезжали, только деньги собирай. А потом уже и то им подавай, и это. Богатые, знаешь, стали. Всё за границу ездят — на что им деревня? Я вон тоже за границу ездил. В Италию. А в России не был, только видел: там дорога такая была, совсем как река вон там. На этой стороне — Япония, а на той — Россия. Но я ж туда не пошёл, вот и не знаю, как бы нам под русскими было…

12. О ПОЛЬЗЕ БЕСПРИНЦИПНОСТИ

— Эй, ты!

Не обращая внимания, я сделал ещё несколько шагов.

— Ты, на канате, тебе говорю! А ну быстро слез и всё убрал.

Я подумал, что было бы неплохо повернуться и, по крайней мере, оценить опасность, но решил, что это собьёт мне концентрацию, а свалиться в этот момент было бы как-то позорно. К тому же до дерева оставалось всего ничего, а двадцать метров, пройденных по слэклайн задом наперёд, были бы неплохим достижением.

— Чтоб тебя… — сзади послышался шелест листьев, и перед моими глазами возникла сначала метла из тонких веток бамбука, а затем лицо старика-смотрителя парка, красное то ли от ярости, то ли от китайской водки. — А ну сваливай отсюда, понял? Здесь такое только по разрешению можно. Разрешение в мэрии получишь, тогда и приходи. — Старик грозно помахал перед моим носом метлой. Мой приятель-японец, сидевший неподалёку на корточках, как мне показалось, сделал вид, что не имеет ко мне никакого отношения.

Детство в Стране Советов научило меня бояться власти в любых её проявлениях, и первый порыв был спрыгнуть с каната и свалить, как велено. Потом стало как-то жалко уже пройденных пятнадцати с чем-то метров, да и вообще — чем я провинился? Деревья, как полагается, я аккуратно обмотал войлоком, прежде чем прикрепить свой канат. Вроде бы никому не мешаю, и единственная проблема в том, что старик-смотритель ещё никогда такого не видел, а в Японии, если прецедент неизвестен, то можно быть уверенным, что делать это нельзя.

Решив всё же защитить свои права, я принялся судорожно выстраивать в голове аргументы, отчего быстро потерял равновесие и свалился. Чертыхнувшись, я встал и уже приготовился накинуться на противника с правым гневом и железной логикой, когда с земли поднялся мой приятель, расправил плечи раза в полтора шире моих и подошёл к смотрителю. Я в тот же момент обрадовался, что у меня появился брат по оружию, и внутренне сжался, ожидая японской ссоры в её осакском варианте, когда дистанция между говорящими сокращается до немыслимых десяти сантиметров, и каждый показывает свою силу, грозно раскатывая все слова с буквой «р». Но зря.

Приятель спокойно проговорил: «Здравствуйте», — и поклонился. Смотритель, сразу успокоившись, уже повежливее снова потребовал, чтобы канат был снят, на что приятель послушно сказал, что так и будет сделано. Смотритель отошёл к дороге и принялся собирать метлой палые листья, почти не глядя на моего приятеля, который немедленно вспрыгнул на канат, повернулся задом и пошёл к дальнему дереву, балансируя вздёрнутыми кверху руками. Недоумевая, я спросил:

— Так что, мы не уходим?

— Зачем? — переспросил приятель. — Старик сделал свою работу и больше к нам соваться не будет. У него самого-то к нам претензий нет. Главное, что, если его прижмёт начальство, он теперь с чистой совестью сможет сказать, что долг свой исполнил.

Некоторое время я пытался понять, что в этом раскладе меня не устраивает.

— А почему ты ему не сказал, что мы ничего плохого не делаем? Про войлок на деревьях? И про то, что парк для того и существует, чтобы люди тут приятно проводили время, никому не мешая? Почему ты не попытался его разубедить?

— Разубедить? Да ему же всё равно — он просто следует каким-то там правилам, боится, что, если что-то случится, винить будут его. У него же нет убеждения, что он прав, а мы нет. А у кого убеждения нет, того и разубедить нельзя.

Сорок-пятьдесят лет тому назад люди с убеждениями из так называемого поколения данкай, в основном студенты, собирались сотнями тысяч вокруг здания парламента, стараясь защитить свои идеалы и отстоять Японию как мирное и самостоятельное государство. Движение проиграло по всем фронтам, договор о взаимном сотрудничестве и гарантиях безопасности между США и Японией был принят и фактически превратил Японию в колонию Америки. Но именно благодаря этому договору японская экономика начала набирать обороты, снабжая американские войска во время войны во Вьетнаме, в семидесятых наступила эпоха всеобщего благоденствия, и скоро оказалось, что все те, кто предал свои идеалы, живут намного лучше, что-то производят, что-то в обществе решают, в то время как мечтатели-борцы прозябают на задворках всеобщего рая. Так, мой японский тесть, школьный учитель, всю жизнь открыто проклинал японскую политику, отказывался вставать, когда в школе поднимали японский флаг, и не пел гимн, ставший в 30 — 40-е годы символом эпохи японского милитаризма, отчего так и не продвинулся по службе ни на шаг. А отец моего японского приятеля по канатоходству, тоже учитель, когда ему предложили стать директором школы, рассудил иначе и каждое утро своими руками поднимал тот самый флаг, который в студенческое время топтал ногами на демонстрациях. Сейчас он состоит членом всевозможных комиссий в министерстве образования и меняет машину на получше каждые пару лет.