Читать книгу "Бегство от Франка - Хербьерг Вассму"

Я увидела перед собой отца Франка — вот он отодвигает в сторону обеденный стол, делает петлю, приносит ящик из-под пива или табурет и залезает на него. Потом, поджав ноги, повисает, держась за ремень, чтобы проверить выдержит ли крюк его тяжесть. Его немного трясет. Но вообще-то он спокоен. Кто знает, как все было? Но я увидела именно такую картину.

— Он единственный… в вашей семье? — спросила я с той же бестактностью, с какой завела этот необычный разговор. Я чувствовала себя кошкой, которая лежит в уголке и подглядывает за семейной трагедией Франка.

— Не знаю, — растерянно ответил он. — Думаю, да. А почему ты спросила об этом?

— В некоторых семьях злоупотребляют такими вещами. Что-то вроде мести. Это передается по наследству следующим поколениям.

Франк с задумчивым видом смотрел на меня.

— Я думаю, маме было бы приятно с тобой познакомиться.

— Почему?

— Точно не знаю. Но, по-моему, вы ко многому относитесь одинаково.

— Каким образом?

— Если разговор касается чего-нибудь неприятного, вы говорите обо всем прямо и объективно. Словно разбираете в кладовке вещи, которые остались непроданными. Это не совсем обычно.

— Тебе это не нравится?

— Нравится или нет, какая разница, но я вижу в этом определенную схему. Пусть будет так. Я ничего не собираюсь менять.

— И меня тоже?

— Тем более тебя, — сказал он и опустошил бутылку. Потом поднял ее к свету и через нее посмотрел на меня. Показал мне язык, что делал довольно часто, свободной рукой обхватил мои бедра и притянул к себе.

Я устояла перед искушением поинтересоваться, какая она. Это было бы слишком.

— Нельзя менять родителей, — сказала я вместо этого.

— И детей тоже, — серьезно отозвался он.

— Береги своих детей. Семейные трагедии часто повторяются через поколение.

Глаза Франка затянулись пленкой, как у совы, на которую упал луч света.

— Ты за словом в карман не лезешь, — сказал он и замкнулся, превратившись в ежа, лежащего в траве. Медленно ощетинились иголки. Это означало: «Пожалуйста, не тронь меня. На сегодня хватит».

Теперь его семейные отношения интересовали меня еще больше. Но аудиенция была окончена. Франк снова стал как будто Франком. Моя задача заключалась в том, чтобы всеми силами поддерживать в нем равновесие. И этот случай показал мне, что наши отношения исключают долгие откровенные разговоры.

Моя комната с диваном-кроватью, ванной, размером с почтовую марку, встроенной кухней и письменным столом изменялась, как только сюда входил Франк. Она превращалась в стойло для соития. Разговор ограничивался односложными словами и короткими конкретными фразами. Или стонами. Это сохраняло энергию, но едва ли могло называться разговором. Скорее высшей степенью сосредоточенности.

Франк любил так умело, как мог только бывший спортсмен. Его выносливое скользящее тело было чутким и нежным. И после такой отдачи было просто кощунственно затрагивать темы, которые могли испортить настроение и омрачить его уход. Он нуждался, так сказать, в духовном пространстве, в котором мог бы спрятаться. Я, как правило, не лишала его такой возможности.

Потом, когда у него оставалось еще полчаса, его тело иногда начинало мешать мне. Оно напоминало о том, что я всеми силами старалась забыть, а именно — что оно вот-вот исчезнет. Как будто я хотела пережить и забыть эту боль еще до его ухода. Я тосковала по его телу, когда его не было рядом, и оно напоминало мне об этой тоске, когда он был со мной.

Совершив удачную сделку, Франк отправлялся на ипподром Бьерке и ставил на лошадей. Подозреваю, что точно так же он отмечал и неудачные и посредственные сделки. Но он не был обязан отчитываться передо мной. Для этого у него была жена. Правда, я была совсем не уверена, что он перед ней отчитывался.

Случалось, он выигрывал. Тогда он заказывал еду в «Смёр-Петерсене» и приносил бутылку хорошего вина. В рестораны мы с ним не ходили. Там кто-нибудь мог нас увидеть.

— Когда я сорву большой куш, мы с тобой уедем за границу и пробудем там целый год, — любил говорить Франк.

В первый раз я спросила, возьмет ли он с собой и жену с детьми. Но он так оскорбился, что больше я таких вопросов не задавала.

— Как было бы хорошо! — говорила я вместо этого и делала мечтательный вид. Это ему нравилось больше. Я вообще старалась угадать, что ему понравится. Что заставит его расслабиться и поднимет ему настроение.

Когда я вышла из ванной, он уже налил в бокалы вино. Таков был заведенный порядок. Если можно говорить о заведенном порядке, когда дело касается любовных отношений. Я знала, что он все время поглядывает на часы. И ставила будильник так, чтобы он в любую минуту мог взглянуть на него. Я не выносила, когда он наклонялся и смотрел на ручные часы. Его лицо исчезало. А может, меня раздражало само это движение. Уже уносившее его от меня.

Я сидела на неприбранном диване-кровати и думала о том, что она постоянно видит его дома. Каково это? Каково лежать рядом с ним ночью? Такими мыслями я могла развлекаться в одиночестве. Знает ли она обо мне? Будь я на ее месте, я бы сразу догадалась.

— За тебя, Франк! — сказала я, думая о том, что я бы сразу догадалась.

— За тебя, Санне! — отозвался с дивана Франк. Чокаться лежа было не очень удобно.

— Ты подумал над тем, о чем мы говорили? О будущем? — осторожно начала я, пытаясь снова завести этот важный для меня разговор, хотя и понимала, что это глупо.

— О каком будущем?

— О твоем разводе.

Франк поставил бокал на пол и застегнул рубашку. Его колени смотрели в комнату, как стоящие на посту стражи.

— Вся беда в том, что она не хочет разводиться, — немного раздраженно сказал он, словно это была моя вина. Словно я не сумела объяснить его жене, что так будет лучше для всех.

— Но ведь ты сам говорил, что она жалуется на холод в ваших отношениях.

— Да, но она обвиняет в этом меня. И это естественно. Она хочет, чтобы у детей был настоящий дом. Папа и мама. Нормальная жизнь.

Если бы еще он бормотал что-то невнятное и уклончивое! Но он смотрел мне в глаза, говорил громко и отчетливо, словно объяснял мне несправедливые претензии налогового ведомства. Даже слишком отчетливо. Он ничего не сказал ей, потому и был так раздражен. И он поучал меня, что у детей должен быть настоящий дом и папа с мамой. Он мог говорить так, потому что ничего не знал обо мне.

— Они все умерли, — ответила я, когда он единственный раз спросил меня о родных.

Не знаю, стала ли бы я так откровенно лгать, будь я на месте Франка. Но я бы скрыла правду. Ведь по какой-то причине я все же не рассказала ему правду о себе.

— Конечно, у них должна быть нормальная жизнь, но ведь есть и другие жизни, — заметила я.