Читать книгу "Архив "Шамбала" - Константин Гурьев"

Товарищи понимающе закивали головами. Кто-то, вскочив, обратился к секретарю: посмотрите, товарищ, когда у Льва Давидовича появится время? Деловито глядел на секретаря, на хозяина же кабинета и внимания не обращал. Дескать, вы, товарищ Троцкий, на нас время свое не тратьте понапрасну. Мы и с секретарем все устроим. А вы работайте на благо нашей Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков).

Троцкий тоже подыграл: едва заметно кивнул в знак одобрения.

В кабинете он подошел к окну и зажмурился. Солнце уже ушло чуть в сторону и теперь отражалось от снега, лежавшего на крышах соседних зданий.

Теперь можно расслабиться на несколько секунд. Расслабиться, но не расклеиться. Он отвлекся, вспомнив соблазнительную картинку, которая только что явилась ему в коридоре. Одетая женщина, конечно, возбуждает воображение, но ему-то не пятнадцать лет! Его чувственность находится под надежным контролем и оживает только с разрешения. Надо бы позвонить той, из аппарата Коминтерна. Зоечке, кажется.

От этого намерения мысль перетекла к воспоминаниям. Несколько мгновений мелькало в воображении молодое, холеное и гибкое тело — и напряжение ушло. Ах, как много значит Женщина в Революции!

Так. Ну, и что же теперь?

Он мысленно вернулся к неприятным событиям, произошедшим несколько минут назад. Очень неприятным, очень! Если «они» смогут принять такое решение и провести его в жизнь, то у него и вовсе не останется никаких рычагов! Надо же, до чего додумались! Убрать его из Реввоенсовета Республики! Это не его уберут из РВС, а РВС лишат отца и создателя! Посмотрим, куда их заведут сталинские дружки вроде Ворошилова! Посмотрим, посмотрим…

Только, собственно, куда и откуда будем смотреть?.. Жесткая и беспощадная правда всплыла сама собой, и ничем ее не опровергнешь. Если эти негодяи сделают, как хотят, то у него и в самом деле не останется рычагов влияния. Никаких!

Придут новые начальники, напишут новые инструкции, всюду расставят новых людей, и он, товарищ Троцкий, останется только на портретах!

Надо что-то делать, что-то делать, что-то!..

А что?

Так, спокойно, спокойно. Есть аппарат Коминтерна. Там еще силен ленинский дух. То есть мы все «это» и станем называть «ленинским духом». Уж с ним-то Сталину не совладать! Ленина помнят и партия, и армия, и «народ». Вот и надо во всем и всегда начинать с фразы «как сказал Ленин». Ну-ка, кто станет спорить с товарищем Лениным?

Нет, поправил себя Лев Давидович, не «как сказал Ленин», а «как сказал великий Ленин». Уж Сталину и его шпане никогда не стать великими. Вот так-то, пожалуй, будет неплохо, а?

Так. Аппарат Коминтерна — пожалуй, немало. Верные солдаты Коминтерна разбросаны по всему миру и самоотверженно делают свое великое дело. И будут его делать, несмотря ни на что. Потому что обязаны: так сказал товарищ Троцкий!

Ну а потом, когда и самого товарища Троцкого попрут?

Мысли опять забегали, тесня друг друга. А ведь пока еще он — главное лицо Реввоенсовета. И военная разведка подчиняется ему! Тоже — верные солдаты. Надо срочно сделать перестановки… Нет! Нельзя! Исключено! Когда его «уберут», то же самое сделают и с теми, кто будет им поднят по службе. Значит, надо что-то придумывать.

Он сел за стол и по какой-то странной прихоти подумал о Блюмкине.

Троцкий питал к нему симпатию. Знал о нем все, до самого сокровенного, потому, наверное, и симпатизировал. Понимал, что в любой момент может его смахнуть, как таракана со столд. И Яша это тоже понимал. Вот и повод для симпатий. Хотя бы демонстративных.

Троцкий часто задумывался о нем. Очаровательный, интересный человек — Яков Блюмкин. Бесстрашный и наивный одновременно. Поначалу, познакомившись с ним, Троцкий был немного разочарован. Он ждал открытого напора, ярости, непримиримости, а перед ним стоял высокий, чуть-чуть нескладный парень с грустными еврейскими глазами и таким же взглядом. На вопросы отвечал после небольшого раздумья, казалось, взвешивая слова.

На ум Троцкому пришло странное сравнение. Он почему-то подумал, что, например, слава Шаляпина или, например, Собинова, принадлежит им по странной прихоти природы. Голос пришел к певцам еще в материнской утробе и зависел от странной игры и сочетания генов предков. А теперь именно голос — то, что сами они не создавали, прославляет их, выделяя из огромных масс людей.

Впрочем, нет, наверное, я неправ, поправил себя Троцкий. Голос и слух есть у большинства. Просто кто-то на них не обращает внимания, занимается чем-либо другим, растрачивая талант. А единицы, такие как Шаляпин, все силы отдают своему дару — они им правильно распорядились.

Так и Яков Блюмкин. Талант безудержной смелости и везения получен им от рождения, в чем личной заслуги Якова нет. Но он правильно это использует, за что тоже будет отмечен.

Сейчас, пожалуй, подумал Троцкий, Блюмкин сможет принести наибольшую пользу. Его надо правильно сориентировать, и тогда Яша пробьет любую стену. Тем более, ту, что еще только собираются возвести эти дурачки!.. Прав Ленин: промедление смерти подобно!

Блюмкин явился сразу, будто только того и ждал. Разговор с ним следовало выстроить так, чтобы он сам пришел к тем мыслям, к которым следовало прийти.

Троцкий — один из немногих, кто знал: недавно Яков возвратился из «загранкомандировки». Он с ответственным заданием выезжал в Германию.

В свое время, навязав Советской России пошлый Брестский мир, Германия загубила развитие всемирной революции. Теперь же она должна была подарить ей свежее дыхание, стать площадкой, откуда революция отправится в свой победоносный путь! И Яков Блюмкин направлялся в Германию именно с этой целью.

На него возлагались огромные надежды: если бы все зависело только от него одного, революция захлестнула бы не только Германию, но и всю Европу! Но в дело вмешались трусы, которые начали тянуть время рассуждениями о ненужных жертвах, о том, что простые обыватели не должны наказываться только за то, что они — обыватели.

Что за глупость? «Обывательство» — один из самых тяжких грехов перед лицом мировой революции. Обыватели только и ждут, чтобы им все принесли готовеньким, а потом за обеденными столами поспорить: можно ли строить новую жизнь на костях врагов! И что же с ними делать? Перевоспитывать? Ждать, пока они поймут и примут дух революции?

К сожалению, глупость и обывательство в Германии временно победили. Они, а не мировая революция, которой Германия, конечно, была беременна. Блюмкин и должен был стать ее акушером. Но не смог, и винить его в том бессмысленно.

Бессмысленно, с точки зрения здравого смысла. Сейчас же примитивный «здравый смысл» должен уступить место «кличу победы»: так надо!

Так и сделаем!

— Ну, что, Яков, как удалось выбраться из Германии? — начал Троцкий, едва поздоровавшись.

Слово «выбраться» он приготовил специально, проверял. Если обидится и начнет обороняться — значит, не так уж и подавлен. Ну а если станет виниться — значит, уже готов.