Читать книгу "Опасная скорбь - Энн Перри"

– Почему же вы ждали чуть ли не до рассвета и не попытали счастья где-нибудь еще? Стоило ли оставаться в таком шумном месте?

– Сюда! Свежая треска! Вся живая, лучшая на рынке! – выкрикнул Пэдди поверх головы Ивэна. – Сюда, миссис! Восемь пенсов – только здесь! – Он снова понизил голос. – Потому что у меня была наводка на этот дом, я никогда не иду на дело без подготовки. Я ж не любитель какой-нибудь! Но эта проклятая горничная миловалась с дружком всю ночь напролет! Никакой морали нынче…

– Так кто проходил мимо вас по Куин-Энн-стрит? – Ивэн уже не скрывал нетерпения. Кто бы ни убил Октавию Хэслетт, он не мог миновать лакеев и кучеров, равно как и проникнуть через конюшни. Следовательно, он обязательно должен был пройти мимо затаившегося Китайца Пэдди. И если Пэдди не врет, он обязан был заметить убийцу. Ивэн снова почувствовал легкий озноб.

– Да никто не проходил – только лекарь да эта горничная, – раздраженно отмахнулся Пэдди. – Я все глаза проглядел, пока ждал, не подвернется ли шанс, но все без пользы! Дом, куда шел лекарь, весь освещен, двери то открываются, то закрываются – попробуй мимо проберись! Да еще девчонка эта со своим хахалем! Никого я больше не видел, жизнью клянусь! Так и передайте мистеру Монку. Кто бы там ни прикончил эту женщину, он уже наверняка был у нее в доме. Желаю вам удачи, а я больше ничем помочь не могу. Теперь купите рыбу, заплатите вдвое – и уходите поскорее. С вами просто невозможно торговать!

Ивэн взял треску и выложил за нее целых три шиллинга. Знакомство с Китайцем Пэдди следовало при случае продолжить.

«Наверняка был у нее в доме…» Эти слова неумолимо звенели в голове Ивэна. Конечно, он мог бы разыскать еще и горничную, и если она все подтвердит, то Китаец Пэдди прав – Октавию Хэслетт убил кто-то живущий с ней под одной крышей. Не было никакого грабителя – была попытка замести следы, инсценировав ограбление.

Ивэн протолкался сквозь толпу и, миновав лотки и телеги, вышел на улицу.

Он представлял себе лицо Монка, когда тот об этом услышит. И еще лицо Ранкорна… История принимала неожиданный и весьма скверный оборот.

Глава 2

Разведя огонь, Эстер Лэттерли выпрямилась и оглядела длинную тесную палату лазарета. Узкие койки, отделенные одна от другой всего несколькими футами, стояли вдоль стен сумрачного помещения с высокими, потемневшими от дыма потолками и тусклыми окнами. На койках под серыми одеялами лежали взрослые и дети, томимые отчаянием и самыми различными недугами.

Слава богу, хоть угля хватало, и в помещении было довольно тепло. Правда, пыль и легкая зола покрывали все тонким слоем. Женщины, чьи постели располагались у самой печки, жаловались на жару; бинты у них мгновенно становились черными, и Эстер без конца приходилось протирать стол, стоящий посередине комнаты, и несколько стульев, на которые изредка присаживались и отдыхали идущие на поправку пациенты. Этим больничным покоем заведовал доктор Поумрой, хирург. Иными словами, все здешние обитатели либо ждали операции, либо восстанавливали силы в послеоперационный период. Или не восстанавливали, как это случалось сплошь и рядом, – и умирали от гангрены, а то и от горячки.

В дальнем конце палаты снова заплакал ребенок. Ему было всего пять лет, и он очень страдал от воспаления плечевого сустава. Он поступил в лазарет еще три месяца назад и каждый раз, когда его забирали в операционную, трясся, стучал зубами, а личико его от страха становилось совсем белым. Потом, просидев в приемной около двух часов, он слышал, что оперировать его сегодня не будут, и вновь возвращался в палату.

К ярости Эстер, доктор Поумрой ни разу не удосужился объяснить ни мальчику, ни ей самой, почему все так происходит. Впрочем, хирург относился к сиделкам ничуть не хуже большинства своих коллег-врачей; женщины в медицине, по общему мнению, были способны выполнять лишь физическую работу: мыть, протирать, чистить, менять повязки, а также подготавливать и свертывать новые бинты. Старшие медицинские сестры должны были к тому же поддерживать дисциплину и следить за нравственностью среди пациентов, достаточно окрепших, чтобы представлять угрозу для местного шаткого порядка.

Эстер оправила юбку и одернула передник – скорее по привычке, нежели по необходимости – и поспешила к больному ребенку. Она прекрасно сознавала, что не в силах облегчить его боль, но могла хотя бы взять мальчонку на руки, приласкать, успокоить.

Мальчик свернулся на койке и тихо плакал, уткнувшись лицом в подушку и стараясь не шевелить больным плечом. Это был плач отчаяния и безнадежности, он уже ни во что не верил – просто не мог выносить мучения молча.

Эстер присела на краешек койки и осторожно, чтобы не причинить боли, взяла мальчика на руки. Он так исхудал, что ей это не составило труда. Прижав его голову к своей щеке, она стала приглаживать мальчику волосы. Эти ласки не имели ничего общего с тем, что она привыкла считать своей профессией. Бывшая сестра милосердия, прошедшая Крымскую войну, Эстер и раньше имела дело с ужасными ранами и экстренными операциями, выхаживала людей, умирающих от холеры, тифа и гангрены. Она вернулась домой, подобно многим другим крымским сестрам, с надеждой изменить старые порядки в английских больницах. Однако задача оказалась куда труднее, чем ей это представлялось. Даже получить место в лазарете непросто, что уж там говорить о каких-то реформах!

Конечно, Флоренс Найтингейл[3]была национальной героиней. Пресса посвящала ей цветистые фразы, публика обожала ее. Мисс Найтингейл была единственной, кто стяжал славу в этой плачевной кампании. В памяти людской еще были свежи рассказы о горячей, безумной атаке Легкой бригады на жерла русских пушек; редкая семья потомственных военных не понесла потерю в последовавшей затем бойне. Эстер сама присутствовала при этом и беспомощно следила за битвой с холма. До сих пор вспоминался ей лорд Реглан, подчеркнуто прямо сидящий в седле с таким видом, словно выехал на прогулку в какой-нибудь английский парк. В самом деле, он и сам потом признался, что в эти мгновения думал о своей жене, оставшейся дома. Едва ли это было тогда уместно, ибо именно в те минуты он отдал самоубийственный приказ, о котором столько спорили впоследствии. Лорд Реглан сказал одно, а лейтенант Нолан передал лордам Лукану и Кардигану нечто иное. Нолан был разорван на куски русским ядром, когда, размахивая саблей и крича, скакал к лорду Кардигану. Возможно, он всего лишь хотел сообщить, что перед ними – готовые к обороне батареи, а не оставленные врагом позиции, как предполагалось ранее. Теперь этого уже никто не узнает.

В итоге – сотни убитых и искалеченных, цвет британской кавалерии обратился под Балаклавой в кровавое месиво тел. Храбрость и самоотверженность солдат вошли в историю; с военной же точки зрения атака была бессмысленна.

И еще была тонкая красная линия на речке Альме, когда уже Тяжелая бригада, действительно выглядевшая издалека как неровная цепь алых мундиров, держалась до последнего. Стоило одному человеку упасть, как его место занимал товарищ, и строй стоял насмерть. Сам факт их героизма стал легендой, подпитав бесконечные истории о мужестве на полях сражений, но кто, кроме скорбящих родственников и друзей, вспомнит лица убитых и искалеченных в той битве!