Читать книгу "Великосветский свидетель - Ольга Ракитина"

— Да, это так, сейчас я их принесу, — с этими словами Софья Платоновна поднялась со стула и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась, держа в руках аптечный пузырек с оттопыренной бумажкой, приделанной к горлышку флакона.

Шидловский внимательно рассмотрел принесенные капли. Флакон был почти полон.

— Капли заказали в аптеке по рецепту Николая Ильича, а забрала их мадемуазель Мари, это было еще числа одиннадцатого или двенадцатого…

— Скажите, а она вообще часто выполняет подобные поручения? — спросил Алексей Иванович. Как показалось Шумилову, подобные услуги не входят в число обязанностей гувернантки.

Софья Платоновна, угадав ход его мысли, поспешила дать подробное разъяснение:

— Мадемуазель Жюжеван не просто гувернантка в нашем доме. Она почти член семьи, мы ей всегда доверяли, в конце концов, на ее глазах росли наши дети. Все-таки пять лет, согласитесь, срок немалый. Она и жила в нашем доме, причем довольно долго жила. И, заметьте, на полном пансионе. Благодаря нам она заработала неплохие деньги, уверяю вас, и стала, наконец, самостоятельной женщиной. И что же тут удивительного, если ей хочется быть полезной людям, которые всегда были к ней столь расположены?

Вопрос был риторический, он и прозвучал не как вопрос. Скорее, как оправдание.

«Да, видимо, положение француженки в доме не совсем обычно, — подумал Шумилов. — Выполняет почти интимные поручения хозяйки, долгое время живет в семье… Именно она, а не мать, сидит целыми днями у постели больного Николая. А потом ее оставляют ночевать в спальне умершего. Надо будет повнимательнее присмотреться к этой даме».

Вслух он сказал совсем другое:

— Вы упомянули, что в день смерти она приехала к вам с утра. Это был запланированный визит? И о смерти Николая она узнала уже здесь?

— Нет, совсем не так, — Софья Платоновна подняла на Шидловского красные глаза и, обращаясь более к нему, а не к Шумилову, продолжала. — В тот день она должна была приехать только к обеду, потому что у нее с утра уроки в других домах. Но ее привез ротмистр Бергер, он в то утро уже побывал у нас и знал о случившемся. Так что, когда она приехала, то уже все знала.

— А в котором часу это было?

— Около двенадцати.

— Софья Платоновна, а как вообще прошло то утро?

Хозяйка дома, вертя в руках носовой платок, прерывисто дыша, начала:

— Часов около девяти я зашла в Николашину комнату. Там было очень тихо, я еще удивилась: он просыпался обычно не позже восьми утра. Раздвинула гардины и увидела, что он… неестественно так лежит… Рот приоткрыт, шея выгнута. Я дотронулась, а он уже почти остыл. Дальше я слабо помню…

— Я услышал крики, — продолжил полковник, — сбежались все, кроме Надежды, она уже в гимназию отправилась. Ну, послал за доктором, конечно. Вскоре за мной заехал ротмистр Бергер, он каждое утро сопровождает меня на службу. Но я на службу в тот день не поехал, отправил ротмистра с поручениями. А он по пути в штаб встретил на улице мадемуазель Мари и доставил ее к нам. Вот, собственно, и все.

Осмотрев остальные комнаты этой большой квартиры, упаковав найденный подозрительный флакон и сонные капли госпожи Прознанской, а также содержимое химического шкафчика и бумаги покойного, составив подробный протокол осмотра и акт изъятия, Шумилов в сопровождении полицейского отправился в прокуратуру. Шидловский задержался еще на некоторое время, уединившись с полковником в кабинете.

Остаток присутственного дня ушел у Шумилова на составление необходимых для назначения экспертизы бумаг. Химикаты и микстуры были отправлены в лабораторию Департамента полиции для исследования. Результаты можно было ждать не ранее, чем послезавтра.

Шидловский на рабочем месте так и не появился.

Утомленный писаниной и мрачными впечатлениями долгого дня, Алексей Иванович с удовольствием сбежал со службы раньше положенного. Без четверти пять он уже шагал по многолюдным питерским улицам. Теплый ветер приятно обдувал лицо, шевелил пробивавшуюся на газонах робкую траву.

«Ну, вот, — думал молодой сыщик, — морфий, кажется, нашли, а ответов не прибавилось. Но если окажется, что в склянке из-под микстуры действительно находится яд, то можно ли считать, что наливший его туда является убийцей? Кого юридически корректно следует считать преступником: наливающего яд в сосуд или подающего сосуд жертве? Если между ними сговор — все ясно, эти люди соучастники. Но если один использует другого втемную? Ничего-с, подождем, терпение и труд виновного до суда доведут…», — уговаривал сам себя Шумилов.

3

Апрель перевалил в свою последнюю треть, и в городе чувствовалась долгожданная весна. По утрам лужи еще бывали иногда схвачены тонкими стекляшками льда, зато днем все кричало о весне: влажный ветер с Невы нес привет из теплых краев, городская живность выбиралась погреться на солнышке, воробьи устраивали шумное неистовое вече на пока еще голых ветвях тополей в Александровском саду. Радостно и обновленно смотрели на город уже старательно намытые окна зданий.

Хотелось за город, на природу.

Явившись утром в прокуратуру, Алексей Иванович через силу заставил себя углубиться в изучение писем и прочих бумаг, изъятых давеча во время обыска в доме Прознанских. Это были тетрадки с химическими формулами, большое количество невразумительных коротких писем и записок от приятелей, типа «Ты не забыл? Сегодня у Веневитинова, в шесть» или «Николай, мы ждали тебя до последнего. Ищи нас у Маркова». Некоторые записки были на французском. Содержание многих записок было совершенно вздорным, они явно написаны под воздействием минуты. Покойный молодой человек был, видимо, большим формалистом, раз сохранял не содержащие ничего значительного записи.

Шумилов отложил в сторону две тетрадки с химическими формулами, решив показать их Цизеку. Конечно, можно было назначить официальную экспертизу с привлечением специалистов-химиков (возможно, это еще придется сделать), но в начале расследования Шумилова интересовало суждение приватное, не поставленное в ограничительные рамки юридической нормы, возможно, даже в чем-то интуитивное. Честнейший немец был как раз тем лицом, которое могло посмотреть записи Николая Прознанского глазами человека компетентного, но не скованного никакими официальными рамками.

Содержание архива доказывало то, что в доказательстве особо и не нуждалось: у Николая были приятели, с которыми он встречался в неформальной, так сказать, обстановке. Молодые люди куда-то вместе ездили, где-то обедали, посещали театр, катались в гости друг к другу, развлекались, одним словом. Обычное дело для студента из обеспеченной семьи. Вообще-то не мешало поговорить со всеми этими юношами. Они наверняка смогли бы немало порассказать о Николае Прознанском.

Одно из писем, извлеченное из стопки бумаг, привлекло внимание. Конверт благоухал. «Не иначе, от женщины», — догадался Шумилов. Это действительно было дамское письмо, но от зрелой женщины или юной девушки, по почерку было не понять. Шумилов заглянул в конверт, выудил из него сложенный втрое листок. Письмо было совсем коротким, а принимая во внимание содержание, даже оскорбительно-коротким: