Читать книгу "Кто и когда купил Российскую империю - Максим Кустов"

А как питались рабочие на фабриках и заводах! Несмотря на то что они работали не покладая рук, давали фронту все, что необходимо, получали всего лишь по 50–100 граммов хлеба в день, а иногда вместо хлеба мороженую картошку или мерзлые кочерыжки от капусты, за которыми ходили с топором на поля»[14].

О том же вспоминает и направленный в те годы на учебу в Академию Генерального штаба Н.А. Соколов-Соколенок: «Жили мы тогда очень и очень скромно. Основными исходными продуктами питания, из которых наши мастера кулинарии виртуозно готовили разнообразные блюда, были чечевица, перловка, иногда — пшено, картофель и капуста, вместо мяса — сырая и вареная селедка, вобла да еще соленая селедка. И все это с редким добавлением небольшого количества подсолнечного или льняного масла. На обед в пайках полагался, конечно, и хлеб, но только черный и с большим процентом различных суррогатов, в первую очередь — жмыха. В пайках иногда бывали небольшое количество сахара и несколько пачек махорки “вырви глаз”.

В условиях полуголодного существования особенным весельем запомнились дни, когда слушатели академии получали откуда-нибудь с фронта или из войск гостинцы. Помню, как из армии Буденного пришел вагон яблок, а поздней осенью двадцать первого года — вагон квашеной капусты. В обоих случаях нормы общественного распределения были одинаковыми: холостякам — по ведру, семейным — по два.

Не избалованные фруктами, мы, холостяки, щедро раздаривали яблоки своим знакомым и сотрудникам академии, зато “деликатесной” капустой наслаждались досыта только с особо избранными. У меня таковой избранницей оказалась моя будущая жена. Я не раз вспоминал, как сидели мы, свесив ноги на окне холодной комнаты, и с необычайным удовольствием черпали из ведра эту капусту. К концу визита невесты капусты в ведре оставалось все меньше.

Не лучше обстояло дело и с денежным довольствием. Деньги падали в цене с такой катастрофической скоростью, что получаемого миллионными знаками жалованья, именно жалованья, а не заработной платы, хватало иногда лишь на то, чтобы расплатиться только за махорку “вырви глаз”, которую удавалось выпросить в долг у доброго приветливого старика гардеробщика в академии.

Еще хуже обстояло дело с обеспечением нашего жилья топливом. В неотапливаемых комнатах стояли небольшие железные печурки — “буржуйки” с выкинутыми наружу через форточки окон вытяжными трубами. Ложишься, бывало, спать — от “буржуйки” тепло, встаешь — температура в комнате та же, что и на улице. В зимнее время эта печурка придвигалась непосредственно к кровати с таким расчетом, чтобы утром, высунув из-под одеяла руки, разжечь ее сразу же заранее приготовленной щепой. Начнет “буржуйка” давать тепло, значит, можно вставать и одеваться, да и то не отходя от нее слишком-то далеко.

Заготовкой топлива занимались, конечно, сами. Вместе с другими москвичами по вечерам исследовали заснеженные московские проулки-закоулки и доламывали еще уцелевшие остатки деревянных заборов. Если кому-либо удавалось раздобыть немного каменного угля, того считали просто счастливцем»[15].

Конечно, так бывало далеко не всегда, иногда людей, особенно вновь прибывающих в города с фронта солдат, приходилось настоятельно убеждать делиться. Например, А.Д. Блохин вспоминал: «Хуже обстояло дело с демобилизованными и просто самовольно уходившими с фронта солдатами, которых эшелонами направляли на Товарную-Павелецкую железнодорожную станцию и на ветку Канатчиковой дачи. Здесь, в вагонах, то и дело находили винтовки, пулеметы и другое вооружение. Бывало, видим, что солдат везет пару винтовок или пулемет, спрашиваем:

— Зачем тебе это?

— Защищать революцию и выгнать помещиков, — отвечает он.

Разъясняем, что все это уже сделано, что оружие надо сдать представителю военного комиссариата. На доводы обычно следовало согласие.

Но гораздо хуже и труднее случалось, когда у демобилизованного находили несколько шинелей, по 2–3 пары сапог и еще какие-нибудь предметы обмундирования. Ведь подобный запас обеспечивал человека на несколько лет, и на уговоры сдать его всегда сыпались укоризненные реплики:

— А за что мы воевали, за что проливали кровь?

В каждом эшелоне таких запасливых людей всегда набиралось по нескольку десятков. С подобными мгновенно объединявшимися на почве общей “обиды” коллективами сладить было чрезвычайно тяжело, поскольку лишение “выстраданной” одежды для многих являлось настоящей личной трагедией. И все-таки, несмотря на отчаянное сопротивление, нам удавалось убеждать людей в необходимости сдачи казенного имущества, возврата его государству.

Вот таким путем мы пополняли свои интендантские склады как оружием, так и вещевым довольствием, хотя, конечно, это был не основной, а только частный источник.

Как же обстояло дело с широким продовольственным, вещевым и оружейным снабжением?

В основном снабжение формирования получали через горвоенкомат, который, однако, полностью удовлетворить потребности районов не мог. Военный комиссар города Москвы по снабжению Григорьев рекомендовал изыскивать местные возможности. Конечно, капусту и картофель можно было найти. Такие предметы, как крупу и тем более ружейные патроны, изыскивать на месте было несравненно труднее, но кое-что мы находили, и иногда в немалом количестве. Производя по ордерам на складах и в магазинах обыски, обнаруживали военное обмундирование и материалы, которые конфисковывали, оплачивая стоимость через продовольственную управу района по государственной цене. В частности, как сейчас помню, — большой мануфактурный магазин на Серпуховской улице, где мы обнаружили около 200 тюков офицерского и солдатского сукна — его хватило нам почти на целый полк. Так же обстояло дело и с обувью, и с бельем военных образцов. Все это и давало нам возможность обмундировывать вновь формируемые части…»[16]

К 1919 году ситуация в крупных городах, главным образом в Петрограде и Москве, стала просто катастрофической. Голод, холод, болезни выкашивали население. Те, кто мог уехать, покидали города, превратившиеся в большие ловушки.

Многие стремились на юг, отчасти потому, что на территориях, занятых белыми войсками, ситуация с продовольствием была значительно лучше, отчасти из желания сбежать от власти большевиков. Но выехать из городов было не так-то легко.

Б.А. Павлов, впоследствии вступивший в Белую армию, вспоминал: «Однако выехать из Москвы в то время (1919 год. — Авт.) было не так просто. Я пошел на Курский вокзал. Очередь за билетами извивалась по всей Вокзальной площади. Последний номер в очереди был больше девятитысячного. Стоящие в очереди, чтобы не ошибиться и как-то соблюдать порядок, писали номера мелом друг у друга на спинах. Чтобы получить билет, люди жили на вокзале неделями.