Читать книгу "Одиночество вдвоем - Файона Гибсон"

— Ты слушаешь меня? — спросила я.

В ответ он демонстративно зевнул. Этого следовало ожидать: все случилось слишком скоропалительно. Просто поиски привели его не туда.

Мне не удается заснуть из-за этих предстоящих жутких съемок у Элайзы. Надо позвонить и сказать, что я передумала, и вообще, что это несерьезно. Постоянный недостаток сна заставляет сказать «да» совершенно непроизвольно. До рождения Бена сон мне казался скучной, но необходимой процедурой, способствующей обновлению клеток. Впрочем, я никогда не спешила поскорее лечь в постель. Вставая по утрам, не думала, сколько часов я проведу в вертикальном положении, прежде чем снова нырну под пуховое одеяло.

Теперь же я думаю только о сне. Я мечтаю не об удовольствиях, которые мне может доставить мужчина, а просто лежу с закрытыми глазами. В моем воображении связанные со сном предметы одежды приобретали реальную картину в виде хлопчатобумажных ночных рубашек, фланелевых пижам, даже толстых шерстяных носков. В этих фантазиях я лежу по диагонали, поперек кровати, на спине, с широко раскинутыми руками, чтобы занимать максимум места. В этой комнате нет места ни для мужчины, ни даже для ребенка.

…В жизни Бена все вверх тормашками: днем он спит, ночью бодрствует. По этому поводу «Руководство по уходу за ребенком» пишет: «Люди не созданы для ночного сна. Ночь — самое безопасное время для охоты, и нам надо идти на поиски пищи». Я с этим почти согласна, так как примерно каждые два часа между десятью вечера и рассветом Бен резко открывает глаза и взгляд его приобретает хищное выражение человека, который скорее пойдет рыскать по лесу в поисках добычи, чем уютно лежать под одеялом с аппликациями в виде зайчиков.

Иногда по вечерам у него такой вид, словно он вообще не собирается спать. Я занимаюсь разбором последствий хронического недосыпания: вялость, перепад настроений, неуклюжесть, головокружение, раздражение кожи, недееспособность, апатия к работе, временная потеря памяти и другие болячки, о которых я забыла. Сон занимает так много моего мозгового пространства, что там совсем мало места для остального. Я едва в состоянии одеваться сама, чтобы не потерять при этом свой лифчик и не найти его спустя несколько часов висящим на хромированном крючке, где должна быть прихватка. Однажды, гуляя по парку, я умудрилась потерять ключ от входной двери и попросила Джонатана приехать.

В ожидании пока он вернется, я прохаживаюсь с коляской вдоль нашей изгороди, стараясь не привлекать внимания переходящей дорогу сердитой четы, на чьих грозных лицах можно прочитать: «Наблюдательный пункт местного сторожа». Стараясь придать себе дружелюбный вид, я начинаю петь колыбельную песню, хотя Бен и так спит. Наконец на нашей дороге с грохотом останавливается автомобиль, из которого выскакивает Джонатан, мой спаситель, с ключом от двери.

Так как мои умственные способности, похоже, оставляют желать лучшего, Джонатан берет на себя роль заботливого отца и занимается приготовлением еды. Я смотрю, как он отмеряет смесь в бутылочку Бена, одновременно умелыми отцовскими руками помешивает ароматный соус из базилика, чтобы съесть его со свежим телячьим языком, который он прихватил для ленча.

— Ты так здорово все делаешь, я так не умею.

— Ты молодец, и я горжусь тобой, — успокаивает он меня.

— Насчет съемок Бена не беспокойся. Не надевай на него никаких матросских костюмов, как обычно делают помешанные на шоу-бизнесе матери. Ничего лишнего. Пусть на нем будет какая-нибудь кофточка на пуговичках и штанишки, — поясняет Элайза по телефону.

— Ползунки.

— И не забивай себе голову его прической. Мы все сделаем на съемках.

Я вынимала подгузник из ползунков Бена и думала, как сделать, чтобы подгузник не очень сильно выпирал. Увидев на теле ребенка сыпь, я с ужасом замираю. Неужели, что-то серьезное? Может быть, Элайза не захочет фотографировать его с этими белыми пупырышками? Что это — повод не идти? Или всему виной семейные неприятности? Сначала я стала жертвой контейнера для подгузников. После этого в кухонном комбайне соскочили рабочие ножи и разодрали мне руку. Я согласилась на это предложение из чисто эгоистических побуждений, из элементарного желания пойти с кем-нибудь, кто угостит меня ленчем. Соблазнительно, да, но какой ценой? Вдруг кто-то захочет побрызгать его голову лаком для волос или воспользоваться наводящим ужас пинцетом для выщипывания бровей. Если так, то мы сразу уйдем. Здоровье Бена для меня превыше всего. Ведь я его мать.

Пока я раскладываю детскую одежду, Бен брыкается ножками на кровати, радуясь своей наготе. Надевать вещи, связанные Констанс, равноценно безумию. В свитерах с разноцветными рюшками Бен напоминает разряженную елку. Валяются вязаные выходные кофточки, в которых дети ходят в кино. Но прежде чем Бен отправится в кино, пройдут годы. Я также отбраковала остальные, сделанные ею вещи, казавшиеся попроще, так как швы были смяты, а на петлях для пуговиц болтались нитки. Они выглядели так, как будто их вязали вилами.

В конце концов я надеваю на его податливое тельце обычные белые ползунки. Он пристально смотрит на меня, и глаза его говорят: ты самый замечательный человек. Иногда я задаюсь вопросом, почему он так сильно любит меня?

С улицы донесся автомобильный сигнал. Должно быть, таксист специально приехал раньше, чтобы застать меня раздетой. Для экономии времени я прямо на халат накидываю пальто. А что, если я заявлюсь в студию с болтающимся позади, как хвост, поясом? Элайза решит, видимо, что с тех пор, когда она слышала мой упавший голос, мне стало так плохо, что я уже не в состоянии самостоятельно одеться. Еще немного, и мой лифчик окажется поверх пальто.

Снова раздается сигнал, за ним другой, как будто балуется ребенок. Голос нараспев зовет:

— Ни-и-и-на. Это мы. Мы здесь.

Я открываю дверь. Чья-то рука держит на уровне моих глаз трехколесный велосипед. Ржавеющая рама поблескивает красно-голубым оттенком. К рулю потертым нейлоновым шнуром привязана корзина из ивовых прутьев.

— Она забыла о нашем приезде, — говорит папа.

— Конечно, не забыла.

— Тогда дай нам взглянуть на него, — говорит мама, проходя мимо меня нетвердой походкой. — Сколько ему сейчас, три недели?

— Два месяца.

— Боже, — говорит папа. — Как это случилось?

Он ставит трехколесный велосипед на пол и направляет его к Бену.

— Спасибо, чудесный велосипед, — говорю я.

— Мы не знали, что тебе подарить, не так ли, Джек? Думали, у тебя уже все есть, — говорит мама.

Сохраняя достаточную дистанцию между собой и Беном — чтобы свести к минимуму возможную просьбу подержать его — мама садится на замшевый коврик. На ней юбка лимонного цвета с затянутыми петлями, она ее поглаживает своими паучьими пальцами и смотрит на ребенка.

— Он похож на тебя. В его возрасте ты была такой же.

Иногда мне приходит в голову мысль, что мое появление явилось следствием отвратительного поступка, совершенного моими родителями. Видимо, в линии нашего семейного древа вкралась ошибка. Какие-то нити, возможно, и связывали меня с мамой, но это, несомненно, было случайно. Достаточно посмотреть на папу, чтобы понять, от кого я происхожу: у нас тяжелые носы, рыхлость, мы тяжело опускаемся на стул, широко расставив ноги. Мама сидит, плотно соединив угловатые загорелые ноги. Ее ершистые волосы заколоты несколькими гладкими коричневыми шпильками, в аптеке несколько сот таких шпилек стоят 15 фунтов стерлингов.