Читать книгу "Королеву играет свита - Светлана Успенская"

— Все же объясните мадам Тарабриной, — настаивал Бову (металлический акцент в его голосе крепчал по мере приближения к Шереметьеву), — выгоду нашего взаимного сотрудничества. Я мог бы нанять профессиональных литературоведов для разборки его наследства, организовать переиздание. Это очень, очень много денег!

Слушая иностранца, Руденко согласно кивал. Он знал, что коллекционера интересуют рукописи и только рукописи, а вовсе не бедственное положение безутешной вдовы. И поэтому Максу выгодно было поддерживать несокращаемую дистанцию между обеими сторонами.

В аэропорту, в зале отлета пассажиров. Макс еще раз попытался облобызать иностранца. Брезгливый Бову еле-еле увернулся от мокрых мягких губ.

Он сдерживал себя только во имя будущего сотрудничества.

Вечером Макс как ни в чем не бывало явился в доме Тарабриных.

— Вы слышали, Ниночка Николаевна, западники, гнусные шакалы, собираются издать книги Ивана Сергеевича, — поведал он ей. — Вот гниды! Так и норовят надуть советского человека. Обещают золотые горы, а в конце концов опять ничего не заплатят.

— Правда хотят издавать? — обрадовалась Нина Николаевна и возбужденно сжала руки. — Ох, хоть бы издали! Ирочке нужно пальто на зиму, Даше ботинки, она так быстро растет! А денег совсем нет…

Макс медленно полез рукой во внутренний карман и нехотя выложил на стол новехонькую сторублевку.

— Вот, возьмите, — сконфуженно потупился он. — У меня сейчас деньги есть, так что отдадите когда сможете… Я гонорар получил. У Герасимова в фильме сыграл казака, который выглядывает из-за куста сирени. Говорят, неплохо получилось, талантливо.

— Макс, ты — мой единственный друг! — с чувством произнесла вдова, смущенно принимая сторублевку. — Если бы не ты…

Макс скромно опустил глаза. Отчего-то на сей раз он не стал бормотать комплименты и называть вдову благодетельницей, а лишь смущенно промямлил:

— Поздно уже, почти час ночи… На метро я уже опоздал.

— Конечно, Макс, милый, оставайся, — улыбнулась Нина Николаевна, угадав причину его смущения. — Я постелю тебе в кабинете Вани.

— Спасибо, — просиял Руденко. — Мне там очень, очень удобно!

И опять до утра горела розовая лампа, и опять по стене плыли, расплывались темные лохматые тени…

Глава 2

Широкой публике Иван Тарабрин был известен больше как режиссер и актер, чем как удачливый литератор. Сначала он запомнился зрителю, играя в фильмах простых, немудрящих людей с открытой и честной душой, затем приобрел известность в качестве режиссера замечательных лент о деревенской жизни и лишь в преклонные лета прославился как писатель. Натура одаренная и щедрая, он был таким же колючим, неуступчивым и неровным, как вся его жизнь. Характер у него был скрытный и ершистый, однако он легко сходился с людьми, если чувствовал в них простоту и естественность.

Иван родился в Сибири, в глухой деревне, рано потерял отца и рано начал работать. Он много скитался по стране, вкалывал на торфоразработках и на золотых приисках, трудился чернорабочим, грузчиком, матросил и даже учительствовал пару месяцев в глухой таежной деревне, пока наконец не понял, что его призвание — кино.

Это произошло в обшарпанном деревенском клубе на торфоразработках в Ленинградской области, где он вкалывал, чтобы послать деньги матери. Показывали «Большую судьбу маленького человека».

В зале пахло перегаром и кожаными сапогами, рабочие лузгали семечки, но Иван ничего этого не замечал. Он смотрел на экран, и по лицу градом катились слезы. Это были очистительные слезы, от которых на душе становилось легко и приятно. Ему казалось, что происходящее на белом полотне как будто было и в его собственной жизни. Для остальных зрителей в зале кино служило всего-навсего обычным субботним развлечением наряду с выпивкой и танцами.

«Интересная штука кино, — думал молодой торфоразработчик, выходя из душного клуба на воздух. — Оно заставляет людей плакать из-за других как будто из-за себя самого. А я ведь тоже знаю такую историю, от которой люди будут плакать. И я мог бы показать ее. И уж на моей картине в зале никто бы не лузгал семечки!»

На следующий день он взял расчет в конторе, купил билет в жесткий вагон и отправился поступать в институт кинематографии. Он мечтал снять историю, от которой обольются слезами даже грубые торфоразработчики.

Тарабрин появился в Москве летом пятьдесят пятого года. Он был одет по неписаной моде тех лет: прожженная папиросами телогрейка, из-под которой браво выглядывала тельняшка, на ногах — высокие сапоги, смазанные ваксой так густо, что издалека они казались хромовыми, брюки клеш, наследство морской биографии"

Он выглядел как зэк, выпущенный по амнистии, в то время их немало бродило по стране.

Явившись в приемную комиссию, Тарабрин наклонился к симпатичной девушке, сидевшей на приеме документов, и по-свойски подмигнул ей:

— Ну, красавица, где тут у вас записывают кино снимать?

«Красавица» испуганно вздохнула и пролепетала трогательно-розовыми, как у пупса, губками:

— Вам, наверное, в актеры нужно, это у другого стола.

Крестьянское происхождение и пролетарская биография Тарабрина пришлись ко двору, и вскоре его фамилия красовалась в списках абитуриентов.

Войдя на прослушивание, Иван расстегнул телогрейку (даже в жару он не расставался с ней, чтоб не сперли, — на торфоразработках, где было много бывших урок, это считалось обычным делом) и уселся на стул, самодовольно блестя начищенными сапогами.

— Ну что вы нам прочитаете? — спросил сухонький старичок профессорского вида, отчего-то показавшийся ему смутно знакомым.

— Я сюда пришел не читать, а кино снимать, — удивился Иван.

Комиссия заулыбалась.

— Вот как? — добродушно усмехнулся профессор и сделал карандашную пометку на бумаге. — Тогда вам нужно поступать не в актеры, а в режиссеры.

— А кто такие режиссеры?

— Режиссеры — это люди, которые снимают фильмы. — Да? — удивился Иван, поднимаясь. — А я думал, что просто собираются люди и договариваются, как будут снимать кино. Значит, не туда попал, извините. — И со смущенным полупоклоном он вышел за дверь.

Вскоре в приемной комиссии разразился скандал со стуками кулаком по столу и слезами. Кукольная девушка с розовыми губами плакала и божилась, что она сделала все как нужно, это абитуриент сам не знает, чего он хочет. Скандал замяли, документы настырного торфоразработчика переложили из одной папки в другую.

— А, это тот самый молодой человек, который хочет снимать кино, — улыбнулся председатель комиссии, увидев на стуле перед собой знакомую телогрейку. — Так о чем же будет ваш фильм?

Тарабрину почудилась в его словах насмешка, и он мрачно насупился.

— О людях, конечно. О чем еще можно снимать? Кому кино о коровах охота смотреть? Хотя, ежели рассудить, ведь можно и о корове так снять кино, что не оторвешься. Это ж как стихотворение. Можно про любовь написать так, что скулы от скуки сведет, а можно про корову так, что закачаешься. Как Есенин.