Читать книгу "Любовь Стратегического Назначения - Олег Гладов"

/………………… Странный звук… Странный…

ВЫКЛ! /……… Этот странный звук — первое, что я слышу, очнувшись, скрючившийся, на холодном кафельном полу… Мне понадобилось время, чтобы понять: этот звук — мой собственный голос. Почти. На грани слышимости я издаю непрерывный хрип: будто пытаюсь произнести долгую-долгую букву «А»… И даже осознав это, не останавливаюсь, пока в легких не заканчивается воздух… Пауза в несколько секунд. Я парализован. И тут понимаю — моя грудь цела. И мне не хватает кислорода.

ВДОХ! — с шумом, полной грудью. Сердце, остановившееся на несколько мгновений, стучит бешеным ритмом во внутреннюю поверхность барабанных перепонок…

Я чувствую, как кровь приливает к лицу и начинает покалывать пальцы — будто отлежал руку во сне… Выравнивается дыхание. Но я всё держусь за солнечное сплетение.

Только что, на пустынной приполярной дороге был удар о руль, ослепляющий взрыв боли в переломанных костях… А раньше — удовлетворение от удачного манёвра вправо, подскакивания заднего колеса — будто наехал на мешок с грушами… А ещё раньше я чувствовал, как на коленях сидит хрупкая девчонка с копной рыжих волос и даже ноздрями втягивал их волнующий свежевымытый запах и сладкое шевеление ниже живота…

Сейчас, сидя на полу, я особенно остро чувствую, что в моей голове — чужеродный кусок металла, во рту ржавый привкус — это кровь выступила из дёсен… и страх. Как выразился бы Петрович — я «испугался до всрачки». И он был бы прав.

Пробравшись по «маршруту № 3» обратно на свой этаж и бесшумно юркнув в постель, я долго невидяще смотрю в окно. Мне страшно. Мне странно. Мелкие снежинки с тихим шелестом скребутся о стекло… Где-то там, в заполненном чернилами ангаре, включился на время рубильник с маленьким красным тумблером. И сразу выключился. ВКЛ… ВЫКЛ… Зачем? И сейчас, ощущая подкрадывающийся сон, я почувствовал сквозь перекрытия и лестничные пролёты, пустые предутренние коридоры, что где-то там, на столе в реанимации, окутанный проводами лежит Гапонов. С отключенным сознанием, застывшим, словно чёрная вода в заброшенном бассейне. Его бледное, слабое Я бродит с маленьким фонариком по коридорам подсознания. Батарейка в фонарике садится. Лампочка мыслей мигает, и промежутки тьмы становятся всё более длинными…

Проснулся я довольно поздно — мои сопалатники уже давно позавтракали, покурили и теперь, лёжа на своих, застеленных одинаковыми одеялами кроватях, лениво перекидывались словами. Кроме меня в палате № 417 находятся трое: чисто вымытый и обритый наголо молчаливый бомж Коля, которого с пробитой башкой подобрали в каком-то подъезде милиционеры, инженер-бурильщик — медсёстры называют его Михаил Евгеньевич, и Шамиль. Этот неугомонный татарин может говорить о чём угодно, но всё равно беседа сведётся к одной волнующей его теме — медсестра Света. Внушительные размеры её груди и бедёр заставляют Шамиля кружиться возле рентгенкабинета часами и часами же говорить о том «эх-как-бы-я-её-отодрал». Сейчас, зевая и потягиваясь, я слышу, что разговор как раз об этом.

— Была у меня одна такая… — уже в сотый, наверное, раз, довольно жмурясь, рассказывает Шамиль, — повариха на промысле. Горячая деваха, ух, горячая. Я её драл прям в столовой на лавке. Сиськи — во! (Шамиль показывает руками.) Как возьмусь… Ух!!!! — он причмокивает и мотает головой. Все молчат. Мне кажется, эта тема надоела даже бомжу Коле.

— Так возьми и трахни её, — тоже в сотый раз произносит инженер Миша.

— Э-э-эх, — продолжает Шамиль, как будто не слышит обращённой к нему реплики, — а губы у неё какие: пухлые, сочные. Люблю такие. Если у женщины такие губы — значит, минет хорошо делает… Сосёт, значит, хорошо, — поясняет Шамиль, повернувшись к Мише.

Миша фыркает и качая головой смотрит на Шамиля.

— Не надо мне объяснять значение слова «минет», ладно? — Говорит он слегка удивленно. — Достал ты уже озабоченый татарин… Что за чушь? Вы все пэтэушники долбаные. Понапихали себе в башку каких-то грёбаных вымыслов. Какая связь между пухлостью губ и умением делать минет? И как размеры жопы влияют на темперамент, а?

— Не знаешь? Пойди в деревенский клуб, на дискотеку. И смотри на тех, кто танцует. Та, которая ловчее всех вертит жопой, та и в постели подмахивает лучше всех. Так деревенские себе шлюху на пистон выбирают… Не знал?

— Лажа! У меня была не просто танцовщица — стриптизёрша, понял?! На сцене — ураган, а в постели — абсолютно ничего особенного. Зато какая-нибудь скромница такое вытворяет, что потом ночь, проведённую с ней, помнишь всю жизнь…

— Ай! — раздражённо машет рукой Шамиль и отворачивается. — Стриптизёрша — бревно?! Это ты сам неумеха, значит…

— Это значит, что в голове у большинства людей сотни стереотипов. Пухлые губы — хороший минет? Придумать что-нибудь глупее трудно. — Миша тоже раздражённо отворачивается. Некоторое время в палате тихо. Слышно, как в коридоре шаркают пациенты, переговариваются и смеются медсёстры. Работает телевизор. Много обычных больничных звуков. Слышно даже далёкое тарахтенье вертолёта за окном…

— К вопросу о стереотипах… — сказал вдруг кто-то, и я понял, что это бомж Коля. Его голос все слышали в лучшем случае два раза — всё остальное время он молчит, отвернувшись к стенке. Поэтому когда сейчас он начал говорить, Шамиль и Миша уставились на него как на говорящий холодильник — ошеломлённо.

— Я тогда в Казахстане обитал… — продолжал неспешно Коля. — Маленький ещё был. Лет восемь, что ли… Ага… На окраине города жил какой-то казах, и к нему из аула часто приезжал родственник. На верблюде приезжал. Все знают, что верблюды плюются. Вот ты знаешь? — спросил вдруг он у Миши.

— Да, — ответил инженер-бурильщик.

— Вот… — рассудительно продолжал Коля. — Все знают. Откуда знают — неизвестно. Но уверены все: верблюды, когда злятся — плюются и это (пауза) — стереотип. Мы, пацанята, тоже знали об этой особенности верблюдов. Но никто из нас этот самый плевок никогда не видел…

Коля продолжал рассказывать, а я вдруг чётко увидел жаркий азиатский вечер, окраину города, почувствовал запах тлеющей неподалёку помойки и…

(ЩЁЛК!)

Дети дразнили его. Они стреляли в него из рогаток и кидали камнями. Верблюд косился и вздрагивал теми кусочками своего огромного мохнатого тела, в которые попадали злые камни маленьких садистов, но никак не хотел делать то, что от него требовалось. Тогда кто-то выхватил из помойки дымящуюся, всю в искрах, головёшку и стал размахивать её перед мордой животного. Верблюд, свирепея, захрипел и задёргал своей мохнатой шеей.

— Щас плюнет! — закричал известный во дворе хулиган и второгодник Васька Гнездилов.

Но верблюд, испуганный и разъярённый огнём, дымом и криками, дёрнулся, и верёвка, которой он был привязан к столбу, лопнула.

Он не стал плеваться. Он вдруг ринулся на толпу враждебно настроенных маленьких двуногих уродцев, причиняющих ему боль. Уродцы бросились врассыпную. Но один из них — самый маленький — убежать не успел…

Верблюд сбил его с ног и потоптался по маленькому тельцу.