Читать книгу "Бес смертный - Алексей Рыбин"

– Козлы… – прошелестело по залу.

Официант напрягся, Русанов же не обратил на адресованное нам оскорбление никакого внимания. Или не услышал.

– Ну хорошо, – сказал он. – Я вот тебе книжку новую принес.

– Спасибо.

– Подожди, подпишу.

Русанов выхватил из кармана серого в черную клеточку пиджака ручку «Паркер» и махнул что-то на титульном листе.

– Спасибо еще раз, – сказал я, повернулся, чтобы спрятать книгу в карман куртки, и встретился глазами со статным господином, подошедшим к нашему столу. Шаги его я услышал загодя. Слышал я и то, как он вставал из-за стола, уронив при этом вилку, слышал, как печально вздохнула его спутница, слышал, как похрустывали суставы его пальцев в карманах брюк.

Ренегат и Буба заиграли на своих аккордеонах что-то отвратительно аргентинское. Инструмент Бубы был очень старым, и лабух этим очень гордился. Я не разделял его восторгов – клавиши стучали, мехи сипели, аккордеон скрипел, шепелявил и по-звериному урчал, но Буба говорил, что это и есть то настоящее, что отличает произведение большого мастера от конвейерного новодела.

– А ты кто, бля, такой? – спросил подошедший господин. Он был одет в костюм, стоивший как средненькая яхта, а его ботинки при нужде можно было бы поменять на комнату в коммуналке. Не дождавшись ответа, господин обогнул стол и уселся рядом с Никитой.

Обращался незнакомец ко мне, игнорируя соседство с мастером художественного слова, о котором он явно ничего не знал и значение которого для мировой словесности, соответственно, не ценил. Лицо господина было простым русским лицом сноровистого палача. Костюм его шуршал, рубашка поскрипывала шелком, фарфоровые зубы постукивали, он принес с собой целый букет новых звуков. Молчал только неподвижный шрам над левой бровью.

Впрочем, насчет шрамов я большой специалист, меня на это не купишь. Все эти отметины, бывает, зарабатываются вовсе не в бою, а напротив – в минуты сладостного досуга. Один мой знакомый, например, напившись пьян, имел обыкновение падать с кровати лицом вниз. Просыпался в луже крови. Тоже имел, в этой связи, лицо со шрамом.

Заискивающая южноамериканская музычка действовала на нервы больше, чем водянистые глаза угрюмого плейбоя.

Русанов нехорошо покраснел. Он любил по пьяному делу с кем-нибудь поссориться.

– Так я не слышу, – сказал плейбой.

– Вот что, любезный, – вкрадчиво прошептал писатель (чт-з-с! – прокатилось по залу компактное эхо). – А вам мне кажется… (ж-щ-тсь!..)

– Короче, пошли. – Гость резко встал. Одной рукой он зацепил Никиту за ворот и рывком поставил его на ноги. Упал стул, звякнула моя чашечка на блюдце. Знатоки ресторанной жизни Ренегат и Буба заиграли громче и быстрее.

– Встал, я кому говорю! – рявкнул на меня враг, но тут литератор, смекнув, что к чему, провел почти идеальную подсечку, толкнув державшего его здоровяка локтем в грудь, и тот рухнул на мраморные плиты, звонко щелкнув по ним подбритым затылком. Падая, он невнятно матернулся и рыгнул. Уже лежа, здоровяк выбил дробь каблуками музейных ботинок по мрамору – пол был скользким, и эффектно выпрыгнуть в стойку плейбою не удалось.

– Нам пора, – сказал я Русанову, который пыхтел и суетился вокруг поверженного врага, норовя побольнее пнуть его ногой под ребра.

К нам уже пробирались между столиками двое в костюмах, должно быть, приятели плейбоя, и охранник, который меня не любил. Не знаю, почему, но он никогда со мной не здоровался и старался не отвечать на вопросы, которые я ему иной раз задавал, – работает ли, к примеру, клуб в праздничный день или еще что из производственной темы.

Я сорвал с вешалки куртку, натянул ее на себя и вытащил из кармана пятидесятидолларовую бумажку.

Русанов все-таки исхитрился и добавил обидчику. Поднаторевший в скольжении по мрамору охранник с пластикой хоккеиста подплыл к литератору, и мне пришлось прыгнуть вперед, чтобы оттолкнуть его ударом ладоней в грудь. Русанов в это время уже сцепился с одним из приятелей ползающего на полу заводилы – высоким, худым, с сосредоточенным лицом бухгалтера, проверяющего квартальный отчет. Номер третий – неповоротливый, вспотевший от выпитого прежде и случившегося только что толстяк – неуклюже топтался возле боровшихся, явно мешая номеру первому подняться, а номеру второму – нанести литератору Русанову хоть какие-нибудь, даже самые безобидные увечья.

Вообще, ужасы ресторанных драк, как их преподносят в голливудских фильмах семидесятых годов, сильно преувеличены.

Десятый час

– Брежнев… Вы тот самый?

– Тот самый.

– Ага. А я смотрю, вроде похож… А вроде и нет. Чего они от вас хотели?

– Денег требовал, – прошипела Полувечная. – Засадите вы его как следует. Урод, понимаешь… лезет к незнакомым людям. Так можно и нарваться. Сколько таких историй: завелся к кому-то, и – того… Кранты. Случайный удар головой об угол стола, не вовремя открытая дверца холодильника… Засадите. Засадите ему же на пользу, целее будет. Молодой еще, ему жить и жить.

– А вы? – Растерянный мент оглядел Свету с ног до головы.

– Вы кто?… Это с вами?

– Естественно, – ответил я.

– Ну да что это я… Поглядим, может, и засадим. Много тут ходит всяких… Ладно, отдыхайте. – Мент вернул мне потрепанный паспорт, козырнул, улыбнулся, еще раз взглянул на Полувечную, поморщился, махнул рукой и вышел из кафе.

– Видишь, – сказал я журналистке. – Видишь, как со мной просто? Все меня знают.

– Да. С тобой-то все очень просто, – со странной интонацией ответила Полувечная и сунула камеру в рюкзак.

Свою первую гитару я разбил о голову слушателя через десять лет после того, как был убит Мередит Хантер.

Подробностей смерти Мередита я не знаю. Для кого-то она, вероятно, была большим горем, для кого-то – статистикой. Мередит был красивым черным парнем, который на свою беду любил музыку «Роллинг Стоунз». Мередит пробился к самой сцене и ни с того ни с сего начал размахивать пистолетом – кто его знает, не размахивал бы, может, и не пришил бы его «Ангел ада», не пропорол бы сзади длинным ножом его стильный зеленый пиджак. Вряд ли Мередит Хантер был добропорядочным гражданином и исправным налогоплательщиком. Что делать тихому семьянину в толпе «Ангелов ада» перед сценой на Алтамонтском трэке во время выступления «Роллинг Стоунз»? Да еще с пистолетом в кармане зеленого пиджака?

Когда я с размаху опустил чешскую «Иолану» на копну белесых грязных волос, я не думал ни о Мередите, ни о Кейте Ричардсе, который при обстоятельствах, схожих с теми, в которых оказался я, носком сапога выбил зубы полезшему на сцену английскому гопнику.

Я пробил жлобу череп, и потом он лежал в больнице с сотрясением мозга. Мне же и моим товарищам пришлось бросить довольно выгодную работу в деревенском клубе – мы играли на танцах каждую субботу и каждую субботу не знали, вернемся ли в город живыми. На моих глазах однажды прямо в зале, перед сценой, селяне забили до полной неподвижности паренька, умыкнувшего у какого-то местного авторитета девку-молодуху. Били его пряжками флотских ремней, били просто кулаками – по голове и по спине, потому что грудь и лицо парнишка прикрыл, согнувшись пополам. Потом он упал, и его еще некоторое время топтали унавоженными сапогами. Мы, оцепенев от ужаса, играли «Mrs. Vanderbilt». Я пел: «Хоп! Хей хоп!»