Читать книгу "Вдребезги - Генри Парланд"

Ловля рыбы на удочку требует большого терпения. Вот и мне частенько приходится ждать часами, не сводя глаз с поверхности моего сознания, время от времени покрывающейся рябью, но поплавок приходит в движение лишь от случайных порывов ветра или покачивается на невесть откуда взявшейся волне. Сидишь и смотришь, как тени и зыбь скользят по воде, порой вдруг покажется: поплавок накренился, и ты долго-долго ждешь — вот сейчас он нырнет и исчезнет. Но обычно это лишь обман зрения. Разве что какая-нибудь крохотная мыслишка вдруг набросится на крючок с ассоциациями, вытянешь леску — наживки и след простыл, а жесткий блеск голого крючка распугал робких глубоководных рыб. Ничто так не раздражает, как эти мелкие мыслишки, — порой они наплывают плотными рядами, так что вода начинает сверкать от трепещущих ударов тонких хвостов. Тогда приходится сматывать удочки и перебираться на новое место, дальше по берегу, и там опять забрасывать крючок, и снова неотрывно следить за покачиванием поплавка. Но и тут подстерегает обман: маленькие рыбешки объедают наживку, а потом подплывают к поверхности, чтобы погреться на солнышке и половить пылинки, лежащие на воде. Ты насаживаешь самую жирную, самую свободную ассоциацию, и она, извиваясь во все стороны, нехотя исчезает в глубине. Тени и рябь скользят по воде. Ты уже устал ждать, немного клюешь носом и начинаешь дремать, а отблески крошечных мыслей все еще отражаются в глазах. Тогда ты забываешь о поплавке, который ветер относит куда-то в сторону, нервное напряжение постепенно отступает, дыхание становится ровным и спокойным. Но вот над сетчаткой глаза проплывает некое новое видение — тень от круга на воде, которая движется к берегу и заставляет вздрогнуть спросонья. Ты непонимающе оглядываешься вокруг и сразу замечаешь, что поплавок исчез из виду, а у берега слышится плеск. Ты тянешь к себе удочку, она изгибается дугой, леска натягивается как скрипичная струна, и наконец всплывает чудище, пролетает, переливаясь всеми цветами радуги, у тебя над головой и шлепается на берег где-то за твоей спиной.

Мой мозг — умелый фотограф — не раз участвовал в подобной фотосъемке и отчаянно щелкал кадр за кадром, чтобы поймать полет рыбешек в воздухе. Ему знакомы эта огромная пасть и крошечный хвост, а в другом случае — удивительное богатство красок, которое заставляет содрогнуться от блаженства: ведь именно оно открывает двери в небесное царство, являющееся нам во сне; но едва это видение коснется земли, оно превратится в дрожащую студенистую массу, которая, возможно, еще представляет интерес для специалистов по анатомии глубоководных рыб, но уже ничего общего не имеет с прекрасными существами, несколько мгновений порхавшими над нашей головой, — точно так же как сонник не похож на наши сны.

Среди странных существ, которых я выуживаю из самых дальних глубин моего подсознания, есть одно, уже не раз попадавшееся мне на крючок, но, когда я уже считал, что вот-вот вытащу драгоценную добычу на сушу, оно всякий раз срывалось. И пусть у меня нет и никогда не будет ни одного его снимка, я знаю: это то самое черное чешуйчатое чудовище, которое обвивалось вокруг меня в мучительные ночи и похожие на ночи дни, после того как Ами ушла от меня, захлопнув за собой дверь конторы. Я не могу описать это чудовище и даже представить его, но знаю, что у него были пасть, полная кривых острых, как шипы, зубов и сильный шероховатый хвост, которым оно загребало во тьме, а порой обвивалось вокруг меня, и тогда мне виделись те мучительные и ранящее картины.

Но когда я потом засыпал, ко мне являлось другое существо, оно переливалось всеми красками, черное чудовище не могло этого вынести и исчезало, а сны мои озарялись тихим приглушенным сиянием, и темные силуэты постепенно уступали место светлым. Из этой игры теней возникало светлое видение, оно подходило к моей кровати, и я понимал: это Ами, хотя у нее были другое лицо и другое имя и образ ее все время менялся. Обычно она заходила ко мне по дороге, иногда просто садилась рядом, и мне казалось, будто она уже давным-давно сидит здесь, склоняясь все ближе, — стоит протянуть руку, и я дотронусь до нее. Потом я снова забывал о ней, но сияние, которое она излучала, согревало мое сердце; мне виделось, будто я в ресторане, а Ами танцует с каким-то незнакомым господином, и я знал: это мой брат. Я хочу сказать: мне казалось, что это была Ами. Когда теперь я заставляю себя возвращаться в прошлое, то нахожу в ней черты сходства с Ами, но не узнаю ее. Она мне совершенно безразлична.

10

Конец этой истории представляется мне таким же неясным и нереальным. Этот день, вставленный в раму осеннего промозглого настроения, можно сравнить с первыми признаками пробуждения после кошмарной ночи, когда свет, скуповатый и серенький, просачивается в комнату сквозь опущенные гардины, но еще слишком слаб, чтобы прогнать призраков, толпящихся у кровати. Если я правильно помню, в тот день я проснулся особенно поздно и так торопился, чтобы поспеть вовремя в контору, что ни разу не вспомнил об Ами. Лишь позже, днем, ища какой-то номер в телефонной книге, я случайно наткнулся на название улицы, где она жила, и этого оказалось достаточно, чтобы после получаса сомнений, за который я прикончил полпачки сигарет, я позвонил Ами и услышал, что она ушла, но велела передать: если я захочу поговорить, то смогу встретиться с ней в шесть часов вечера.

Я разговаривал с горничной необыкновенно любезно и вежливо, но, когда она положила трубку, во мне стало подниматься что-то гадкое. Я встал из-за стола, взял пальто и шляпу и, пошатываясь, вышел из конторы, даже не побеспокоившись о том, чтобы убрать разложенные бумаги. Еще раньше, разговаривая по телефону, я то и дело поглядывал на часы и видел стрелки, словно застывшие на половине первого, — таким образом, до встречи с Ами оставалось пять с половиной часов. Но стоило мне выйти на улицу, как я тут же забыл об этом и должен был снова свериться с часами, а потом еще и еще — бессчетное количество раз, пока бесцельно ходил из кафе в кафе, встречал знакомых и перебрасывался с ними парой фраз. И вот я обнаруживаю, что сижу с ними за столиком, перед нетронутой чашкой. Я бросаю взгляд на часы: с момента моего к ним последнего обращения они ушли вперед лишь на десять минут, но я поспешно покидаю компанию, как человек, который опаздывает на важную встречу и не знает, поспеет ли к сроку. Меж тем часы медленно, но неумолимо ползли вперед, хотя мне иногда казалось, что они остановились, и тогда я с трепетом и надеждой прикладывал их к уху: может, на самом деле уже больше времени? Однако я снова слышал спокойное ироничное тиканье и убеждался, что секундная стрелка на самом деле ползет вперед, она лишь на миг спряталась под минутной, а теперь злорадно выбралась из своего укрытия и готова замучить меня до смерти своим семенящим шагом по секундным черточкам циферблата.

Удивительно, но с того момента, как я набрал номер Ами, мое твердое намерение никогда больше с ней не разговаривать и по возможности даже о ней не думать разом превратилось в ничто, и за эти пять с половиной часов я ни минуты не сомневался, идти мне к ней или нет. Конечно, идти. Думаю, никакая сила в мире не смогла бы удержать меня от этого; я бы рассмеялся в лицо безумцу, осмелившемуся усомниться в том, что мне следует явиться к Ами в назначенный час. Решение, которое я принял или которое, точнее сказать, схватило меня за горло, представлялось мне таким же естественным, как утверждение, что для зажигания спички следует чиркнуть одним ее концом, а именно головкой, по коробку. Ами прекрасно меня знала и, возможно, как раз и рассчитывала на эту внезапную перемену моего настроения: распоряжение, переданное мне прислугой, она наверняка отдала уже за несколько дней до этого, поскольку не могла знать наверняка, когда эта внезапная перемена произойдет. Но Ами не сомневалась: рано или поздно это случится, что подтверждал и голос горничной, которая не выказала ни малейшего удивления, а передавала заученный урок с уверенностью человека, который уже несколько дней кряду ждал подобного вопроса. Таким образом, мое небывалое возбуждение в тот день, когда я как одержимый носился туда-сюда по улицам, не было вызвано сомнением или внутренней борьбой (сомнения исчезли, а борьба прекратилась, едва я сунул палец в отверстие на диске телефона), но лишь слепым нетерпением поскорее увидеть Ами, хотя бы на миг, какие бы последствия это ни повлекло.